В XVIII веке мы знаем и еще одного крупного церковного деятеля — Тихона Задонского. Уже упоминалось о святом Паисии Величковском и целой плеяде его учеников, положивших начало обновлению церковной жизни. Началось среди русских людей всех сословий движение в сторону «умного делания». Среди русских святых нет более почитаемых, чем преподобный Сергий Радонежский, живший в XIV веке, и преподобный Серафим Саровский, живший уже совсем недавно — в XIX веке (умер в 1833 г.). Нет ни одной церкви, где не было бы иконы этого святого, в державе Российской просиявшего. Со времен Петра начинается история притеснения властями православной церкви. В то время как во всех крупных городах уже в середине XVIII столетия открываются масонские ложи и постижения еврейской гностики становятся явлением общим в среде чиновников и дворян, то есть тех же чиновников, но только в отставке, в то же самое время нападки на церковь приобретают все более озлобленный и откровенный характер. Вернулись как бы первые века христианства. Снова, как и прежде, его стали преследовать те же силы: язычество и иудаизм. Оба эти явления сошлись в одной точке — каббале, и ненависть, которую испытывал языческий мир к христианам, можно легко себе представить, если читать литературу, выпускаемую масонами-просветителями. Они издают и чисто языческую литературу, и чисто каббалистическую: Яков Бёме входит в моду вместе с клятвой верности Иегове — Верховному правителю Вселенной.
Особенно выделяется по части издевательства над священниками правительство Бирона: их подвергают битью кнутами, многих казнят. Их утесняют административными воздействиями, порожденными изуверской мыслью европейского просвещения. Более 6000 священников отдано было в солдаты. Обнищание церковного причта было всеобщим, во многих и многих церквах некому было служить. Правительство реформаторов смотрело на духовенство как на своих врагов.
В качестве примера преследования церкви либералами-масонами и просветителями можно привести и дело епископа Иннокентия по поводу книги Станевича «Беседы на гробе младенца о бессмертии души» (см. ниже).
Это только в качестве примера. и таких примеров не счесть. Митрополит московский Филарет говорил, что Петр только ударил церковь, а Екатерина нанесла ей тяжелую рану. Было бы грешно не упомянуть и еще об одном человеке, о котором помнят только историки Церкви Русской, а между тем...
Митрополит ростовский Арсений Мациевич защищал права Церкви еще при императрице Елизавете, но когда Екатерина II отобрала в казну, то есть на откуп чиновникам, все имущество Русской Церкви, следуя указаниям своих идейных учителей — Вольтера и Дидро, то Мациевич вступился за неприкосновенность монастырских вотчин, утверждая, что если это решение о конфискации не будет отменено, то «государство со всеми своими академиями и чинами обратится в государство безпоповское, протестантское или даже атеистическое».
Его лишили сана и сослали в Карельский монастырь. Но он не делал никаких «оглядок на человеческие страхи», считал свое осуждение незаконным делом гонителей церкви — «всех немецких чинов, которые в комиссии сидели». Он продолжал борьбу, и в конце концов его расстригли и отправили в Ревельскую крепость. Здесь, в заключении, в одиночной камере он и умер, защитник Церкви, кого москвичи почитали за святого.
Екатерина писала коменданту крепости, чтобы он неослабно стерег заключенного, так как «народ его очень почитает исстари и привык считать святым, а он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».
«Благо, яко смирил мя сей», — написал углем на стене своей одиночной камеры Арсений перед своею смертью. Арсений Мациевич и Радищев...
Два мира. Одного почитает народ, а другой — за кого народ почитает? За невежественных оборванцев, не знающих истинного Бога-Иегову, как пишет сам Радищев?
Арсений Мациевич не искал своей выгоды и жил бы, будь лицемером, в роскоши и богатстве. Он умер в каземате как государственный преступник как раз в те годы, когда знамя веротерпимости по-бироновски и вольтерьянски высоко развевалось на горизонте России, уже освещенном первыми лучами либерализма, лучами, идущими от алтаря храма Соломона. Этот тамплиерский либерализм за веселыми водевилями и «грациозной скабрезностью» таил в себе все, что можно было увидеть на примере Арсения Мациевича и в судьбах тысяч священников, избиваемых плетьми и ввергнутых в нищету. «Двойной истины» западных гуманистов и наших лукавых интеллигентов не искали защитники права человека на исповедание своей родной веры, такие, как Арсений Мациевич.