В XIX в. во Франции же католическое антимасонское движение превратилось в своего рода подпольную церковь, время от времени обрушивавшуюся на того или иного монсеньёра с обвинениями, что он будто бы действует по наущению «Детей Вдовы». Так, монсеньёр Дарбуа был обвинен, и это обвинение поддержал папа, в том, что позволил погребение в Нотр-Дам бренных останков маршала Маньяна, Великого Магистра французского масонства, гроб которого был украшен масонскими символами. Несчастный епископ, имевший к тому же смелость заявить на Первом Ватиканском соборе о своем отказе поддержать интегристов, ответил папе, что он-де ничего такого не заметил. Дарбуа умер, расстрелянный парижскими коммунарами за то, что все его попытки посредничества между ними и Тьером оказались безуспешными.
Подпольная антимасонская церковь Франции неизменно обвиняла руководителей национальной французской церкви в том, что она идет на поводу масонства. В XX в. подобные обвинения приобрели форму политической истерии, выплеснувшись за рамки католической ортодоксии. Сторонники антипапы и последователи монсеньёра Лефевра развернули разнузданную антимасонскую деятельность. Так, читая некоторое время назад брошюру, подписанную антипапой, я с удивлением узнал, что среди прочих «преступлений» Павла VI самое главное и непростительное — его масонство! Что касается Лефевра, то напомню только, что он является автором «предположения», будто все прогрессивно настроенные католики являются скрытыми масонами.
• Возможно ли и желательно ли, чтобы масонство высказалось по проблемам, волнующим Италию, учиты вая, что в его организацию входят люди, придерживающиеся различных политических взглядов, носители различной культуры?
• Думаю, что в вопросе уже содержится ответ: чем в большей мере масонство будет соответствовать своему универсалистскому предназначению, тем меньше оно станет связывать себя со злободневными вопросами. Наш орден не обращается к массам, его слово предназначено отдельной личности, но это не слово поучения, а предложение метода самосовершенствования человека посредством пробуждения в нем скрытых возможностей, которые нельзя стимулировать обычным словом. Речь идет о языке символов. Это наследие не принадлежит исключительно масонству, хотя и является его характерной особенностью. Благодаря этому языку и создается та среда, в которой происходит становление ордена.
В какой мере итальянское масонство соответствует этой задаче?
• Недостаточно, все еще недостаточно. Впрочем, в других странах также если бы существовала какая-то воображаемая статистика, регистрирующая результаты масонского становления личности и меру ее соответствия масонским критериям, то, полагаю, мы пришли бы к аналогичному выводу.
Различие между средой итальянского масонства в том виде, как она исторически сформировалась к настоящему времени, и масонской средой в других странах, где масонство не подвергалось преследованиям и имело возможность развиваться без особого давления со стороны внешних обстоятельств, состоит в следующем: в других странах глубинное обоснование масоном своей идентичности облегчено благодаря тому, что орден в самой ясной и категорической форме воспрещает ложные цели, носящие более или менее выраженную идеологическую окраску, которые, напротив, в итальянском масонстве до недавнего времени имели право гражданства.
Правда, следует подчеркнуть, что существование в итальянском масонстве «светской» струи уходит корнями далеко в прошлое и связано с известной исторической отсталостью Италии. Дело в том, что Италия с запозданием открыла для себя демократические институты, масонство, национальное самоопределение, обще человеческие ценности, так называемое «свободомыслие». Кроме того, поскольку «открытие» этих идеалов в Италии состоялось благодаря деятельности исторических фигур, одновременно бравшихся вводить в итальянскую жизнь сразу все перечисленные выше идеалы, то итогом стала известная итальянская путаница и произвол в определении приоритетов той или иной системы ценностей.