- Кушай!
- Благодарим за то! - ответил тот, проглотив залпом наперсткоподобную рюмочку; но Сверстов тянул шнапс медленно, как бы желая продлить свое наслаждение: он знал, что gnadige Frau не даст ему много этого блага.
Кофе, наконец, был готов. Gnadige Frau налила себе и мужу по чашке.
- Ну, уж это извини, я выпью медведку! - воскликнул Сверстов и, опять проворно вынув из погребца еще графинчик уже с ромом, налил из него к себе в чашку немалую толику.
Gnadige Frau, бывшая к рому все-таки более снисходительна, чем к гадким русским водкам, старалась не замечать, что творит ее супруг.
- Не хотите ли чашечку? - сказала она Парасковье, желая с ней быть такою же любезною, каким был доктор с Иваном Дорофеевым.
- О, сударыня, что вы беспокоитесь! - произнесла та, застыдившись.
- Выпейте!.. - сказала ей тихо, но повелительно gnadige Frau и налила чашку, которую Парасковья неумело взяла в руки, но кофей только попробовала.
- Нет, барыня, мы не пьем этого! - отказалась она и поставила чашку обратно на стол.
- Наши дуры-бабы этого не разумеют... - объяснил Иван Дорофеев.
Gnadige Frau было немножко досадно, что добро ее должно пропадать даром.
- А вот погоди-ка, я этому курчашке дам! - подхватил доктор. Пожалуйте сюда!.. - крикнул он мальчику, все еще остававшемуся на полатях.
Тот, одним кувырком спустившись на пол, предстал пред доктором.
- На, пей!.. Это сладкое! - скомандовал ему доктор.
Мальчик, смело глядя на него и не расчухав, конечно, что он пьет, покончил чашку.
- Молодец!.. - похвалил его Сверстов и хотел было погладить по голове, но рука доктора остановилась в волосах мальчика, - до того они были курчавы и густы.
- Хороший будет человек, хороший! - повторял доктор, припоминая, как он сам в детстве был густоволос и курчав.
Иван Дорофеев на все это улыбался.
- Мальчик шустрый! - проговорил он.
- Вижу это я, вижу!.. - воскликнул Сверстов.
- А девочка не выпьет ли кофею? - спросила gnadige Frau, желавшая обласкать более женскую половину и видевшая, что в кофейнике оставалось еще жидкости.
- Нету-тка, родимая, нет! - отвечала за дочь Парасковья.
- Да девочке-то вы сахарцу дайте, - это оне у нас любят!.. - подхватил Иван Дорофеев.
Gnadige Frau подала из своей сахарницы самый большой кусок девочке, которая сначала тоже застыдилась, но потом ничего: принялась бережно сосать кусок.
- Поужинать чего не прикажете ли приготовить вам? - обратился Иван Дорофеев к Сверстову.
- Нет, - отказался тот, - мы к ужину еще в Кузьмищево, к Егору Егорычу, поспеем.
- Туда поспеем!.. - подтвердила и gnadige Frau, все как-то боязливо осматриваясь кругом.
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх к тараканам, которых, к ужасу своему, увидала в избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее уехать; но доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты милует, не торопился, жалея лошадей, и стал беседовать с Иваном Дорофеевым, от которого непременно потребовал, чтобы тот сел.
- Скажи ты мне, друг любезный, повернее!.. Что, в Кузьмищеве Егор Егорыч, или нет? - спросил он.
- Надо быть, что в Кузьмищеве, - отвечал тот, - не столь тоже давно приезжали ко мне от него за рыбой!
- Да и теперь еще он там! Вчерася-тка, как тебя не было дома, останавливался и кормил у нас ихний Антип Ильич, - вмешалась в разговор Парасковья, обращаясь более к мужу.
- А зачем и куда старик проезжал? - полюбопытствовал Сверстов.
- Известно, сударь, старец набожный: говеть едет в губернский город, служба там, сказывал он, идет по церквам лучше супротив здешнего.
- Ай!.. - взвизгнула на всю избу gnadige Frau, вскакивая с лавки и начиная встряхивать свой капот.
- Что такое? - вскрикнул и доктор, не менее ее испугавшийся.
- Таракан... Таракан! - имела только силы сказать gnadige Frau.
- Фу, ты, боже мой!.. - произнес доктор и принялся на жене встряхивать капот. - Порасшугайте их, проклятых! - прибавил он хозяевам, показывая на стену.
Парасковья сейчас же начала разгонять тараканов, а за ней и девочка, наконец и курчавый мальчуган, который, впрочем, больше прихлопывал их к стене своей здоровой ручонкой, так что только мокренько оставались после каждого таракана. Бедные насекомые, сроду не видавшие такой острастки на себя, мгновенно все куда-то попрятались. Не видя более врагов своих, gnadige Frau поуспокоилась и села опять на лавку: ей было совестно такого малодушия своего, тем более, что она обнаружила его перед посторонними.
Сверстов, тоже опять усевшийся, снова принялся толковать с Иваном Дорофеевым.
- Вы все из тех же мест, где и прежде жили? - начал тот первый.
- Все из тех же!.. - протянул Сверстов.
- А как там, что за народ такой живет? - интересовался Иван Дорофеев.
- Разный: русские, армяне, татары!.. - перечислял Сверстов.
- Поди ты, господи, сколько у нас разных народов есть, и все, значит, они живут и питаются у нас! - подивился Иван Дорофеев и взглянул при этом на жену, которая тоже, хоть и молча, но дивилась тому, что слышала...
Беседу эту прервал и направил в совершенно другую сторону мальчуган в зыбке, который вдруг заревел. Первая подбежала к нему главная его нянька старшая сестренка и, сунув ребенку в рот соску, стала ему, грозя пальчиком, приговаривать: "Нишкни, Миша, нишкни!"... И Миша затих.
Доктор, любивший маленьких детей до страсти, не удержался и вскричал:
- Это что еще за существо новое? - И сейчас же подошел к зыбке.
- Да ведь какая прелесть, - посмотри, gnadige Frau! - продолжал он.
Gnadige Frau встала и подошла: она также любила детей и думала, что малютке не заполз ли в ухо какой-нибудь маленький таракашик.
- Прелесть что такое!.. Прелесть! - не унимался восклицать Сверстов.
Ребенок, в самом деле, был прелесть: с голенькими ручонками, ножонками и даже голым животишком, белый, как крупичатое тесто, он то корчился, то разгибался в своей зыбке.
- И здоровенький, как видно! - продолжал им любоваться Сверстов.
- Здоров, слава те, господи! - отозвалась уже мать. - Такой гулена, все на улицу теперь просится.
- Нет, на улицу рано!.. Холодно еще! - запретил доктор и обратился к стоявшему тут же Ивану Дорофееву: - А что, твоя старая бабка давно уж умерла?