Следствие по делу Г.И. Бокия было поручено вести комиссару государственной безопасности 2-го ранга Льву Николаевичу Бельскому (настоящее имя — Абрам Михайлович Левин, 1889—1941). Помогал ему старший лейтенант госбезопасности казах Али Кутебаров.
Первый допрос Г.И. Бокия состоялся 17—18 мая 1937 года. Ему было предъявлено обвинение в членстве в контрреволюционной масонской организации «Единое Трудовое Братство», шпионаже в пользу Англии и участии в антисоветском спиритическом кружке, на котором предсказывалось будущее. Свою «вину» Г.И. Бокий не отрицал. «Мои расхождения с партией, — заявил он, — начались еще в 1918 г. с периода Брестского мира, когда я поддался мелкобуржуазным настроениям и вместе с Бухариным и другими левыми коммунистами пошел против Ленина. В силу выработавшихся у меня традиций я тогда подчинился партийной дисциплине, но, так как переубежден я не был, обстоятельство это оставило во мне неприятный осадок.
Это неприятное чувство усилилось, когда меня с партийной работы помимо моего желания перебросили на работу в ЧК, и в особенности, когда из-за конфликта с Зиновьевым отозвали из Ленинграда в Москву, затем послали в Ташкент, откуда я также
вместе с другими членами Турккомиссии был отозван, вернее, снят с работы. К периоду профсоюзной дискуссии выросшая на почве изложенных выше неудач личная неудовлетворенность начала перерастать у меня в недовольство более общего порядка. В период дискуссии я стоял на позиции Ленина, но применявшиеся нами, на мой взгляд, демагогические методы борьбы отталкивали меня от нее и углубляли сложившееся у меня недовольство существующим положением. Неизгладимое впечатление произвели на меня Кронштадтские события. Я не мог примириться с мыслью, что те самые матросы, которые принимали участие в Октябрьских боях, восстали против партии и власти, и в поисках объяснения этого факта приходил к обвинению ЦК. При введении нэпа я, несмотря на образовавшийся у меня надрыв, не выступал против этого мероприятия партии. Нутром, однако, я воспринять нэп не мог и признал его только потому, что не видел другого исхода.
Обстоятельство это привело к углублению внутреннего разлада во мне, и я начал отходить от партийной жизни.
Дискуссию с Троцким 1923—1924 г. я воспринял уже по-пар-тийному, и хотя не разделял взглядов Троцкого, но был против той, на мой взгляд, излишней страстности, которая применялась в полемике против него. Решающее влияние в дальнейшем имела смерть Ленина. Я видел в ней гибель Революции. Завещание Ленина, которое мне стало известно, не помню от кого, мешало мне воспринять Сталина как вождя партии, и я, не видя перспектив для Революции, ушел в мистику. К 1927—1928 г. я уже отошел от партии настолько далеко, что развернувшаяся в это время борьба с троцкистами и зиновьевцами прошла мимо меня, и я в ней никакого участия не принял. Углубляясь под влиянием Варченко все более и более в мистику, я в конце концов организовал с ним масонское сообщество и вступил на путь прямой контрреволюционной деятел ьности»58.
Не отрицал Г.И. Бокий и своего масонства, заявив, что масоном он стал еще в 1909 году, вступив в некую розенкрейцерскую ложу, среди членов которой, наряду с уже упоминавшимся нами скульптором С.Д. Меркуровым, был и покойный к тому времени известный академик-востоковед, занимавший с 1904 по 1929 год должность непременного секретаря Академии наук
С.Ф. Ольденбург (умер в 1934 году). Ввел его якобы в эту ложу сотрудник журнала «Русское богатство» П.В. Мокиевский. Достаточно подробно изложил Г.И. Бокий и историю возникновения «масонской ложи» в своем спецотделе ОГПУ. «До переезда в Москву в 1925 году, — показывал он, — у Варченко в Ленинграде произошел крупный конфликт с руководителями масонской организации, обвинявшими его в разглашении тайн ордена и грозившими ему уничтожением. Угроза эта от имени масонской организации была высказана ему в 1924 г. членом ордена академиком Ольденбургом. В связи с конфликтом с руководством организации Варченко отошел от ее ленинградского ядра и стал искать пути для не-
посредственной связи с высшим капитулом Шамбала-Дюнхор, объединяя вокруг себя различный масонствующий элемент. Таким образом и возникло наше мистическое сообщество, фактически самостоятельная ложа, ориентировавшаяся на непосредственную связь с высшим масонским капитулом Шамбала-Дюнхором. К какому ордену принадлежал до переезда из Ленинграда Варченко, я сказать затрудняюсь. Ввиду особых, конфликтных отношений Варченко с основным ядром масонской организации в Ленинграде никто из нас, группировавшихся вокруг Варченко в новой ложе, официального посвящения не прошел, и как не посвященным Варченко не мог рассказывать некоторых тайн ордена, к которому мы формально не принадлежали. По косвенным намекам Варченко и общим наблюдениям можно судить, что он посвящен в члены ордена розенкрейцеров. Говорю я это на основании того, что на розенкрейцеров Варченко определенно указывал как на орден, связанный с нашим центром Шамбала-Дюнхором. У Варченко в различного рода геометрических чертежах и многочисленных фотографических снимках предметов древности постоянно повторялись эмблемы Розы, Креста и Чаши, которые являются символами розенкрейцеров. В настоящее время Варченко обладает печатью с общемасонскими эмблемами — двойного треугольника с символически изображенными на его сторонах Солнцем, Луной и Чашей»59.