Для юной лаборантки вычислительного центра, любительницы шоколадок, старыми были все, кому за пятьдесят, так что Глухов не раз чертыхнулся, блуждая в бумажном хаосе. Кипа получилась увесистой и внушительной; вероятно, ему стоило конкретизировать запрос и начинать свой поиск среди как минимум семидесятилетних, где большей частью попадались женщины. Мужчины, менее жизнеспособный элемент, умирали раньше, от самых разнообразных недугов, в том числе от таких, какие в недавнем прошлом сочли бы невероятной дикостью. Но Глухова это не удивляло. Оба его расследования, в силу случайности или закономерных, но никому не ведомых причин, словно перекликались между собой, как эхо откликается на чей-нибудь громкий вопль. От трупа с купчинской свалки тянулась ниточка к лекарствам, а значит, к медикам и фармацевтам; и вот, общаясь с этой братией, Ян Глебович выяснил столь любопытные вещи, что иногда его бросало в дрожь. Как оказалось, сифилисом теперь болели чаще в восемьдесят раз, туберкулезом – в пятьдесят, а спид расцветал и креп на благодатных почвах, среди ста тысяч петербургских наркоманов, что неизбежно обещало эпидемию; кроме того, из сотни новорожденных погибали двое, и только двадцать могли считаться относительно здоровыми – по крайней мере, без врожденных патологий. К трупу со свалки и криминальным фармацевтическим делам все это имело лишь косвенное отношение, но связь, разумеется, была: на фоне мрачных декораций шел ужасающий спектакль – драматическое действо, которое с каждым актом все больше походило на трагедию.
От этих мыслей щека у Глухова раздраженно дернулась. Он посмотрел на фотографию жены, встретился с ней глазами, представил, что Вера ждет его в их квартире на Измайловском, что оба они молоды или хотя бы живы, и ничего им в будущем не грозит, ни эпидемия спида, ни туберкулез, ни рак, сгубивший Веру в одночасье. Он не испытывал ностальгии по прежним советским временам; новые, пожалуй, были лучше, сложней, трагичней, но честней, однако у минувших лет, сравнительно с эпохой настоящей, имелись свои преимущества. Хотя бы одно, подытожил Ян Глебович – Вера. Веры в этой эпохе настоящего с ним не было.
Он начал перебирать листы, комкать ненужное, бросать в пластиковую корзинку под столом, время от времени уминая мусор руками. Мусора было много, и Глухов в очередной раз решил не связываться больше с распечатками, а просматривать материалы как положено, на компьютере, где всякий хлам уничтожался с простотой и легкостью, нажатием пары клавиш. Но эта вот легкость его и смущала – мнилось, что он стирает пусть неважное, несущественное, но что-то такое, над чем еще стоит поразмышлять или хотя бы оставить про запас, для завтрашних раздумий. К тому же Глухов, как всякий художник, питал почтение к бумаге и признавал за ней приоритет перед компьютерным экраном. Чувство это было отчасти инстинктивным, но не лишенным рационального зерна: ведь бумажные листы можно было расстелить на столе, сравнить друг с другом и исчирикать разноцветными карандашами.
Этим он и занялся, помечая красным наиболее подозрительные случаи, а синим и зеленым – то, что предполагалось исследовать во вторую и третью очередь. Всех листов набралось сорок девять, а красных – двадцать два: внезапные смерти людей одиноких, весьма престарелых и, вероятно, не бедных. Вероятно, поскольку квартиры были у них большими, а кое-кто имел заграничных родственников либо профессию, считавшуюся доходной в прошлые либо нынешние времена. Три нотариуса, две женщины и мужчина… главный инженер кожевенной фабрики… директор кладбища… адвокат… художник-реставратор… писатель, довольно известный… актриса… Но большей частью вдовы, как генеральша Макштас, вдовы военных, а также чиновников партаппарата, вплоть до райкомовских секретарей. Возраст – от семидесяти до семидесяти шести, диагноз – разрыв коронарных сосудов, обширный инфаркт либо мозговое кровоизлияние, смерть наступила в считанные секунды… С имуществом – неясность; кто и что хранил, что прятал в доме, деньги или иные ценности, золото, картины, антиквариат… Ну, попробуем выяснить, решил Ян Глебович, раскладывая листы с цветными пометками по трем прозрачным папкам.
В дверь постучали, Глухов крикнул: «Входите!», и на пороге возник капитан Суладзе. Глаза горят, мундир словно из-под утюга, пуговицы надраены, штиблеты сияют, будто не месил по улицам грязный снег.
– Ну, что принес? – спросил Глухов после взаимных приветствий.
– Тысячу долларов, Ян Глебович! И знаете откуда? Из «Бенедикт скул»! Есть такая фирма на Адмиралтейской набережной… английскому учат… Там Орловы всю тысячу и спустили. За два с половиной годика.
– Не многовато? Я про тысячу, не про годы.
– Вроде бы нет. Эти курсы – из лучших в городе, с британскими и нашими учителями. Берут прилично и учат по семестрам, от первой ступени до шестой или там седьмой… В общем, можно с нуля учиться, а можно сразу в продвинутую группу и сдать экзамены на кембриджский сертификат. Это такая штука…
– Я знаю, – прервал Глухов. – Дальше докладывай.
– Елена Орлова отучилась в «Бенедикте» три семестра, а ее супруг – четыре. Оба – с сертификатами. Библиотекарю, конечно, польза, а вот зубному врачу… Однако ежели трудиться не в России, а, например, в Австралии, то польза тоже есть. Надо ведь с пациентом договариваться, какие зубы дергать и по какой цене… Тут без кембриджского сертификата не обойдешься.
Ян Глебович кивнул. Тайна Орловых начала приоткрываться. Даже не тайна, а маленький секрет, пустячок, как и подумалось ему во время первого знакомства.
– Насчет Австралии – к слову пришлось, или данные точные? – спросил он, перекладывая папки на столе.
– К слову, Ян Глебович. Вообще-то они Канадой болеют.
– Как установил?
– Я в Публичку отправился, где Орлова работает. Пришел в кадры и объяснил, что интересуюсь дамами от тридцати и старше, всвязи с прошлогодним хищением редкостных манускриптов. Ну, мне тут же выложили кадровые листки… с этим у них порядок, как в аптеке. В общем, Орлова в Публичке одиннадцать лет, и в прошлом году ее повысили, перевели в фонд зарубежных изданий, так как был предъявлен этот самый кембриджский сертификат. И номер его стоит, и кем выдан, и когда… Ну, я собрался – и в «Бенедикт скул»! С завучем потолковал, потом – с преподавателем… она мне и рассказала про Канаду. На курсах Орловы секрета не делали, там все из таких, все куда-нибудь собираются, не за тот океан, так за этот. А преподавательница бывала в Канаде, на стажировке. Хорошая девушка! Мариной зовут… Красивая!
– Как та красотка-нотариус? – прищурился Глухов.
– Лучше! – В глазах Суладзе зажглись мечтательные огоньки.
– А может, не лучше, но надо понимать, какая тебе девушка по карману, иначе грыжу наживешь. Тут простой расклад, Ян Глебович: учительница, хоть из «Бенедикт скул» – это одно, а нотариус – совсем, совсем другое!
Глухов хмыкнул и поинтересовался:
– Вот ты сказал, что Орловой вышло повышение… Наверное, и зарплату прибавили?
Огни в зрачках Джангира погасли, он мрачно кивнул головой.
– Прибавили… Было четыреста шестьдесят, стало четыреста восемьдесят… двадцать баксов по курсу. Хоть муж у нее стоматолог и семью содержит, но все равно тяжко…
– Тяжко, – согласился Глухов, думая, что не столько тяжко, сколько стыдно. Его оклад был посолидней, чем библиотекарский, на жизнь вроде бы хватало, и к тому же он мог писать картины. Над своими пейзажами Ян Глебович трудился летом и ранней осенью, иногда дарил их, очень редко – продавал и всегда испытывал при этом чувство обиды и неловкости. Не от того, что такая торговля казалась чем-то постыдным, неприятным, а по другой причине: за вещь, над которой он работал двадцать дней, давали его двухмесячное жалование. Вот и получалось, что Глухов, художник-любитель, стоит втрое больше, чем Глухов-сыщик, подполковник, профессионал.