Римм потянулся к коньяку, разлил по всем стаканам и рюмкам в пределах досягаемости и погрозил Вике пальцем.
– Смотри, Виктория! Смотри, поберегись! Сидишь между котом и тигром. А вдруг укусят? Или совсем съедят?
– Я бы не возражала, – откликнулась Вика с чарующей улыбкой, касаясь коленом ноги Баглая.
– Тогда – за женскую смелость и щедрость! – провозгласил Жора, опрокидывая рюмку в рот. Был он уже изрядно пьян, но ухитрился скорчить серьезную физиономию, озабоченно нахмурился и громким шепотом спросил:
– А кому отдашься на съедение, детка? Коту или тигру? Или обоим вместе?
Лукавые викины глазки стрельнули налево-направо и остановились на Баглае, а коленка прочно уперлась ему в бедро. Тем же громким шепотом она ответила:
– Тигру, Жорик, всенепременно тигру. У него ведь та-акая ба-альшая пасть!
На эти намеки и подначки Баглай ответил снисходительной усмешкой. Тигр… Ну, пусть будет тигр, еще не старый, многоопытный, вполне боеспособный… Ему исполнилось сорок, но выглядел он моложе лет на пять, знал, что недурен собой, и ощущал свою притягательность для слабого пола, подогретую неким ореолом таинственности. Ходили в «Диане» сплетни, что какой-то тибетский монах посвятил его в тайну эротического массажа, что он – ненасытный любовник, и что ему известен способ, то ли китайский, то ли индийский, как излечить фригидность у самой примороженной из женщин. Баглай этих слухов не подтверждал и не опровергал, отлично представляя, сколько в них правды и сколько – лжи, фантазий и выдумок. Насчет эротических манипуляций все было истиной, только учился он этому не у Номгона Тагарова, а у древнего банщика-турка, переселившегося в Питер из Тбилиси. Он вообще не упускал возможность чему-нибудь где-нибудь поучиться, касалось ли это его искусства или иных вещей, никак не связанных с позвоночными дисками, подагрой и радикулитом.
Но, сознавая свою мужскую привлекательность, Баглай считал, что полагаться только на нее не стоит. Все относившееся к сфере чувств, и первым делом – любовь, доверие и искренность, казались ему понятиями несуществующими реально, а если и существующими, то слишком хрупкими, зыбкими, ненадежными, неподходящими для того, чтоб полагаться на них в серьезном деле. Жизнь, несомненно, относилась к таким делам, очень ответственным и серьезным, и в ней не было места доверию, искренности и любви. Впрочем, для любви имелся заменитель – секс, искусный и, разумеется, оплаченный, когда каждая из сторон-партнеров сознает, что становится предметом сделки и как окупятся искусство и труды. Секс являлся категорией реальной и даже не исключавшей понятий нежности и близости, но лишь тогда, когда за них платили, причем платили хорошо. Этот базовый тезис был очевиден профессионалам, но дилетантов нередко отпугивал своей неприкрытой наготой. Дилетантам он казался неприятным – так же, как неприятен вид обнаженного механизма, без гладких, полированных, ярко окрашенных покровов.
И, в силу подобных причин, Баглай не слишком любовался на викины глазки, коленки и ножки. Ему были известны другие способы сублимации сексуальной энергии, более безопасные и надежные. Для этого он предпочитал профессионалок, а Вика пока что играла в разряде дилетантов. Правда, талантами Бог ее не обидел.
Бутылки и тарелки опустели, застолье кончилось, женщины начали расходиться по домам, мужчины – за исключением экстрасенса, улизнувшего в курилку – прибирать в комнате. Перетащив три тяжелые установки Дарсонваля, Баглай решил, что его участие в общественных трудах завершено, и, не торопясь, направился в дальний конец коридора, к массажным кабинетам. Тут его поджидала Вика – уже одетая, в короткой песцовой шубке, с сумочкой через плечо.
– Ты вечером занят, Баглайчик? Или же нет?
Он остановился, уже предчувствуя, какой предстоит разговор.
– Меня тут в одну компанию пригласили… Очень приятный народец, с дачей, с хороминой у залива… кажется, в Сестрорецке… Сауна, пляски, стол, а еще катание на тройках… или на яхтах, смотря по погоде… Сопроводишь одинокую девушку?
– А что потом? – спросил Баглай. – После сауны и катания на тройке?
Викины глазки блеснули, пальцы затеребили замочек сумочки. Пахло от нее чем-то пряным, возбуждающим, доставленным наверняка из парижских салонов – чем-то таким, что женщины применяют лишь с одной-единственной целью: для обольщения мужчин.
– Потом? – Взгляд Вики скользнул по мощной фигуре Баглая, задержавшись на его руках – будто девушка ожидала, что он вдруг схватит ее, сорвет шубку с платьем и повалит на пол. – Ну-у, потом… потом ты можешь явить свою тигриную сущность, Баглайчик. Кого-нибудь укусишь или съешь… прямо в санях… Ты тройкой умеешь править?
– Я все умею. Только в санях у нас не получится, крошка.
– А почему? – Вика капризно надула губки.
– Боюсь лошадей перепугать.
– Так можно в другом месте. Дача, говорят, большая, вся в диванах и коврах, чтоб было мягко кувыркаться.
Баглай молчал, приложив указательный палец к верхней губе – непроизвольный жест, свойственный ему с юности. Молчание его можно было истолковать двояко, как нерешительность или знак согласия, но сам он точно знал, что кувыркаться с Викой не будет – ни на диванах, ни в санях.
Она щелкнула замком, вытащила из сумочки конверт, подбросила его на ладошке, поднесла к баглаеву носу.
– Знаешь, меня и в другую компанию зовут… с большой настойчивостью приглашают… Вот в эту, понял? – Вика встряхнула конверт, потом ее ресницы взметнулись, брови сошлись ровной линией, придав лицу задумчиво-сосредоточенное выражение. – Приходится выбирать… Или туда, или сюда… Такая уж я редкая девушка – повсюду нарасхват! Куда же пойти?
Конверт был пухлым, основательным на вид, никак не отвечавшим викиным заслугам на поприще физиотерпии. Баглай отлично знал, что всякое тело – чужое, разумеется, а не свое – являлось для Лесневской кладезем жутких тайн и неразрешимых загадок. Трицепс от бицепса она еще могла отличить, но вот найти каротидный синус было выше ее возможностей.
Он еще раз оглядел конверт – аванс, который Вике предстояло отработать – и с неприятной усмешкой произнес:
– Иди туда, где аппетитней пахнет. Тигры там не водятся, больше козлы и коты, зато и риска меньше. Не тебя съедят, а сама съешь. И будет наше заведение не «Дианой», а «Викторией».
– Это дельная мысль, – согласилась Вика и отступила от него.
– Очень дельная. Тигра только жаль. Все он, бедный, тогда потеряет – и женщину, и работу.
Она резко развернулась на каблучках и заспешила к лестнице. Баглай, пробормотав – «На мой век чужих спин хватит!» – стоял у дверей своего кабинета, быстрым движением языка облизывал губы и втягивал носом воздух. В нем еще витали пряные викины запахи, сладкие и дразнящие, как видение водопада в пустыне. Он представил ее обнаженной, потом – в шубке, наброшенной на голое тело, сидящей в кресле с широко раздвинутыми бедрами, с жадностью сглотнул, коснулся дверной ручки, стиснул ее словно полную девичью грудь, отпустил и тоже направился к лестнице.
В регистратуре стоял телефон, которым обычно пользовались сотрудники «Дианы». Сейчас тут было пусто; шторы на окнах задернуты, компьютеры выключены, ящики с картотекой – под замком, щиток над окошком кассы опущен. Тишина, полумрак, безлюдье, и никаких посторонних ушей…
Баглай набрал знакомый номер. Ответила, как всегда, Ядвига – и, как всегда, узнала его по голосу. Тонкий слух был совершенно необходим в ее профессии, столь же тонкой и деликатной, не допускавшей ни имен, ни прозвищ, ни иных определений клиентов, ни писаной либо компьютерной бухгалтерии, ни, разумеется, налоговой отчетности. Налог Ядвига все-таки платила, но назывался он иначе, не налогом, а долей за охрану и защиту, и те, кто охранял и защищал – как бизнес Ядвиги, так и ее саму с девицами – имели смутное представление о балансе. Зато отлично разбирались в портретах американских президентов.