Джек с величайшим удовольствием улегся в носилки. Какой-то парень, игравший роль санитара, намотал ему на голову грязное полотенце, запачканное красной краской.
— Теперь лежите, не шевелясь, — скомандовал санитар, — и делайте такую рожу, как будто умираете!
Джек протянулся на носилках и почувствовал блаженство. Ему не нужно было шевелить ни рукой, ни ногой. Его несли, покачивая, в мягких носилках, и за это удовольствие его ждала еще и заработная плата. За ним несли еще троих-четверых таких же счастливцев. А на улице продолжалось «сражение»; режиссер хрипло кричал на всю улицу:
— Первый взвод, налево кругом! Марш! Не туда! Налево, вам говорят! Граждане, вы увидите все это на экране! Первый взвод, пли! Пли, вам говорят!
Гвалт, визг, топот многочисленных ног по тротуару, — все это сливалось в дикую какофонию, впрочем, довольно обычную для шумного города. Несколько полисменов в шлемах спокойно созерцали сражение. Какими-то жестами и мановениями они сдерживали толпу и регулировали уличное движение. Джек с опаской косился на них.
Он размечтался, лежа на носилках. Но блаженство его было непродолжительно.
— Куда вы меня несете? — спросил он санитаров.
— За угол.
— А там?
— А там на вас накинутся озверевшие германские солдаты и будут истязать.
Джек вытаращил глаза.
— Так я им и дамся! С какой стати?
— Так полагается по сюжету. Это «нападение германцев на Реймс и уличная битва». А вся картина называется «Германские зверства».
В этот момент манажер дал свисток. Санитары опрокинули носилки и безжалостно вываливали раненых и умирающих прямо на мостовую. Раненые и умирающие со всех ног побежали к манажеру.
Джек тоже очутился на мостовой. Он ушибся при падении и от боли и неожиданности пришел в неистовство.
— Дьяволы! — вопил он. — Что за свинство!
— Съемка кончена, — объявили санитары. — Бегите к манажеру и получайте деньги!..
Но Джек закусил удила. В особенности выводил его из себя длинный рыжеволосый парень, который вывалил Джека из носилок, а сейчас хохотал и издевался над ним. Парень был остряк и награждал его такими смешными эпитетами, что все окружающие покатывались со смеха.
Джек не вытерпел и бросился на него с кулаками.
Через секунду оба они лежали на земле, тузя друг друга. Но парень был силен не только в острословии, но и в боксе. Ему удалось подмять под себя Джека, и он с гордым видом уселся на нем. Впрочем, ему не удалось вполне использовать это выгодное боевое положение: через секунду и он, и Джек снова уже стояли на ногах, поддерживаемые мощными полисменами.
А Джек так старательно избегал полисменов! Какое безумие было ввязываться в эту драку!
Полисмен сказал:
— Пожалуйте в участок, джентльмены! Прошу следовать за мной!
— Я не могу идти! — слабо пробормотал Джек. — Я болен, я только что выписался из больницы!
— А дерешься совсем, как здоровый, — вставил рыжеволосый парень.
— Ну, ну, трогай! — подталкивал Джека полисмен.
— Не могу!
Джек бессильно опустился на землю. Он припомнил режиссерское указание «санитара» во время съемки и сделал умирающую физиономию. Со стороны Джек представлял поистине удручающую картину. Со всех сторон собиралась публика.
Полисмен в раздумье стоял над прахом Джека, держа за шиворот рыжеволосого парня. Подошел другой полисмен, поднял Джека и попытался поставить его на ноги. Но Джек со слабым стоном снова опустился, как мешок, на землю.
Но полисмены в Нью-Йорке не любят долго рассуждать. Второй, только что подошедший полисмен наклонился над Джеком и опытной рукой ткнул его в надлежащее место. И, не обращая внимания на стоны Джека, заявил:
— У него ничего не сломано. Он может идти.
— Нет, я не могу идти, — упорствовал Джек.
— Посмотрим!
Второй полисмен и какой-то доброволец из публики, которому, очевидно, нечего было делать, взяли Джека под мышки и потащили волоком, словно безжизненный труп. Впереди шел первый полисмен с рыжим верзилой. Джеку было страшно неудобно: он висел всем телом, ноги его волочились по мостовой. Но он решил выдержать характер.
Рыжий парень вдруг остановился впереди и заревел благим матом:
— Меня обокрали!!
— Что такое? Кто вас обокрал? — сердился полисмен.
Но парень рыдал так горько, что шествие невольно приостановилось.
— Все мои деньги! О, все мои деньги!! Весь мой заработок. Это вон тот стащил у меня, пока мы дрались!
Джека вдруг что-то кольнуло в сердце. Он вспомнил о своих собственных десяти долларах, которые он недавно разменял в баре.
Он мгновенно прекратил свое представление, вскочил, как ужаленный, на ноги и ощупал карман: денег не было.
— Меня тоже обокрали! — крикнул он.
Рыжий верзила упрекал Джека. Джек, весь багровый от гнева и обиды, кричал, что рыжий ломает комедию, и что, наоборот, он ограбил его, Джека, во время драки. Оба полисмена остановились в некотором замешательстве. Мгновенное исцеление Джека нисколько их не удивило. Они и не такие виды видали.
— Ну ладно, будет спорить! Идите дальше! Шериф разберет, кто у кого украл.
Укоряя друг друга, Джек и верзила двинулись далее. Оба грозили друг другу шерифом. Но второй из полисменов еще до шерифа решил вопрос о краже:
— Дураки вы оба! Вас обоих обокрали во время съемки.
Джек был в самом отвратительном настроении. Что его ожидало? Шериф, кутузка и, по всей вероятности, обвинение в хищении у профессора Коллинса!.. Приятное будущее, нечего сказать!
До участка было недалеко. Но добраться до него сегодня было нелегко. Даже магическая белая палочка полисмена не всегда помогала. На каждом шагу попадались неожиданные и необычные препятствия: на перекрестках то и дело встречались импровизированные трибуны, окруженные густой толпой. Это выступали уличные ораторы с речами по поводу войны. Одни из них громили и поносили немцев, другие высказывали надежду, что Соединенные Штаты не останутся равнодушными к борьбе наций. Третьи, — их было очень немного, — высказывались против вмешательства и даже советовали всем сознательным гражданам бороться с воинственными замашками своих близких. Наконец, какой-то длинноволосый и мрачный гражданин влез на фонарь и громко крикнул:
— Долой войну! Война войне!
Его встретили свистом и негодующими восклицаниями. Но он не унимался:
— Мы объявляем войну войне! Ни одной тонны пороха Европе! Ни одного доллара денег!
— Долой с фонаря! — кричали в толпе. — Стащите его за ноги!
— Вы хотите помогать капиталистам, которые затеяли постыдную бойню? — кричал человек на фонаре. — Вы хотите работать для них, выделывать им снаряды, давать им деньги? Вы хотите развращать рабочих, заставляя их служить позорному делу? Так вот, я говорю вам: мы будем взрывать ваши заводы, убивать ваших банкиров! Мы заставим рабочих бастовать! Мы свалим под откосы поезда с военными снарядами! Мы пустим ко дну пароходы! Война войне!
Оратор не кончил… Над толпой мелькнула его лохматая голова и беспомощно замахали его длинные руки. И погрузились в океан толпы. Через минуту Джек увидел противника войны снова: его вели трое полисменов. Он был без пиджака, ворот рубахи был разорван, лицо окровавлено. Толпа выла, как многоголовый и многоголосый зверь. В лохматого человека летел град яблок, картофеля, яиц, причем все это, главным образом, попадало в полисменов. Джек с отвращением смотрел на бесновавшихся нью-йоркцев. Они орали, визжали и махали кулаками с такой силой, словно хотели оторвать их от кисти.
Через две-три минуты Джек и полисмен шли уже в более спокойной волне публики. Рыжий верзила куда-то исчез со своим телохранителем, что, впрочем, нисколько не беспокоило Джека. Он сейчас был занят бесконечно более важными мыслями: что это за храбрый и странный человек, который только что бросал в бешеную толпу такие отчаянные лозунги: топить корабли, взрывать заводы? Конечно, война началась из-за нелепости, но мыслимо ли так бороться с ней? В то же время, эта отчаянность привлекла Джека своей героичностъю. И параллельно с этим, его не покидала ребяческая восторженность перед войной вообще: что там ни говори, а воевать все-таки так интересно.