— А может быть, он потому покончил с собой, что боялся случайно выдать своих товарищей. Упорно говорят, что допрашиваемых подвергают пыткам. Может быть, он верил этим слухам и побоялся за себя.
— А может быть, его убили в тюрьме? — промолвила Нора. — Почему непременно предполагать самоубийство?
Ирландец пожал плечами. Джек воскликнул с горячностью:
— Ах, нет! Он действительно сам покончил с собой…
У него так и вертелось на языке: «Я сам присутствовал при этом». Но сказать такую вещь было немыслимо!
— Вы думаете?
— Я это наверно знаю!
— Ну, пусть будет так. Во всяком случае, я советовал бы вам, мистер Швинд, как можно скорее покончить с вашими пацифистами.
— Да мне ничего другого и не остается, — признался Джек. — Они, пожалуй, еще раньше того сами прогонят меня…
Помолчав, он прибавил:
— Я не могу понять вот чего: как же это так, при таких громадных средствах, они пользовались такой трущобой, как «Аранджи»? Если бы вы только знали, какой это вертеп!
О’Конолли промолвил:
— Ну, у них были и другие вертепы, пошикарнее… Для вас с Гольтом «Аранджи», а для господина посланника и для господина Альберта «Палас-Отель» или «Астория»… Уж будьте в этом уверены!
Этот разговор произвел на Джека необыкновенное впечатление. Он почувствовал себя словно озаренным свыше каким-то светом. И в этом свете вся его предыдущая деятельность показалась ему ничтожной и гадкой. А сам себе он казался несчастным простофилей, которого водили за нос господа посланники, Альберты, Якобсоны и прочие германцы. Война войне! Вот тебе и война войне! Скучно и обидно быть дураком, которого дергают за веревочку и говорят: «Ах, какое у вас благородное занятие, гражданин Швинд!»
Джек не имел ни малейшей охоты возвращаться домой, т. е. в квартиру Шольца. После сегодняшней выходки на пароходе Шольц казался ему совсем неподходящим сожителем. Джек решил переночевать в знакомой гостинице в порту, где его хорошо знали, а на следующий день отправить посыльного за своими вещами, остававшимися у Шольца. Тем более, что лично принадлежащих Джеку вещей было совсем немного.
Увы, спокойно переночевать нынче Джеку не удалось. Едва он занял в портовой гостинице номер и улегся спать, как к нему постучались. Это был хозяин гостиницы, старый матрос Нэд Ленд.
— Мистер Джек, одевайтесь и утекайте! В соседней гостинице полиция. Сейчас придут к нам.
— Успокойтесь, дядя Нэд! — возразил Джек, только что укрывшийся одеялом. — У меня все в порядке!
— Утекайте, говорю вам! Вы славный парень, и мне не хотелось бы, чтобы вы попали на удочку. Дело в том, что ловят вашу братию! Германцев!
Джек понял и вскочил. Очевидно, шли аресты аранджистов и им подобных. Конечно, он был вне всякой опасности, потому что «Глориана» была с ним, но Джеку не хотелось подвергать старика-матроса неприятностям: если бы Джек «исчез» в момент появления полиции, то неизбежно начались бы вопросы, куда он девался, не помогал ли ему хозяин выскочить в окно, не спрятал ли его в подвале? Да и вообще, Джек находил такие исчезновения в последний момент рискованными («Глориана» могла свалиться с шеи). Всего лучше было одеться и на глазах у всех уйти…
Он так и сделал.
Было около часа ночи. Но две трети Нью-Йорка не спало. Ночные бары и пивные были полны посетителей. Джек зашел в таверну и там в табачном дыму, под гвалт и гомон продремал за стаканом кофе до утра, никого не удивляя и не шокируя. Таких дремлющих фигур, как он, была здесь не одна. В Нью-Йорке много бездомных…
Утро вечера мудренее. Даже в том случае, если утро наступает после бессонной, мутной ночи. Выйдя поутру из кабачка, Джек сообразил, что, в сущности, ему ровно ничто не мешает пойти к Шольцу невидимкой. У Джека еще оставался в руках ключ от входной двери, ну, а там, в квартире, уже будет видно, что будет дальше. Все вещи тащить с собой не стоит, а нужно лишь отобрать только то, что имеет некоторую ценность: например, портрет Лиззи, любимую трубку и чемодан желтой кожи, очень любимый Джеком. И еще, пожалуй, что-нибудь из белья и платья. Остальное — грязные воротнички и манжеты, пару стоптанных ботинок и полфунта табаку — Джек решил великодушно оставить Шольцу в виде вознаграждения за утрату сожителя.
Хотя у Джека и был входной ключ, но осторожность никогда не мешает: подойдя к дверям квартиры, он остановился и стал прислушиваться к тому, что там делается. Если там совершенно тихо, то можно войти. «Глориана», разумеется, уже на своем месте.
Но нет! Нельзя сказать, чтобы там царила абсолютная тишина. Шольц, очевидно, был дома. Но, кроме него, был там и еще кто-то: Джек ясно слышал два или три различных голоса, совершенно ему незнакомых.
Джек продолжал стоять на своем посту. Входить или не входить? Голоса становились временами слышнее, и ему казалось, что он слышит и сердитый голос своего сожителя. Что у них там за перебранка?
Но вдруг голоса стали приближаться с резкой быстротой. Щелкнул ключ в дверях. Джек едва успел отскочить.
Двери широко раскрылись и показалось целое шествие:
Господин в цилиндре и сюртуке. Бритый. С портфелем.
Два полицейских. В форме.
Шольц с очень мрачной физиономией.
Неопределенная личность без особых примет.
Эта личность замыкала шествие. Когда все участники странной процессии вышли на площадку, личность заперла квартиру и наложила с помощью сургуча и веревочки и бензиновой зажигалки огромную и красивую печать. Прямо на двери.
Затем все пятеро спустились вниз и исчезли.
Джек почесал себе затылок… Попасть в квартиру было уже нельзя. Но он не очень унывал. Во всяком случае, он был свидетелем занятного зрелища. Ведь не всякий раз уводят перед вашим носом с такой помпой вашего приятеля, который только накануне грозил вас убить…
Ассоциация была разгромлена. О’Конолли сообщил Джеку, что по всей Америке началась серьезная борьба с пацифистами и что нужно теперь соблюдать крайнюю осторожность.
— Оставайтесь у нас, — предложил он. — И не думайте протестовать! Вы меня ничуть не стесняете, а вас здесь не тронут. Я для вас достал новый личный документ. Вы снова Джек, но не Швинд, а Мильтон! Это на всякий случай.
Он помолчал и прибавил:
— А через неделю мы с вами едем в Европу. Вы не имеете ничего против этого? Я убежден, что с вашими способностями и с вашим богатым темпераментом вы там найдете себе более подходящее занятие, чем взрывание пароходов. У вас боевая натура. А для таких натур сейчас в Старом Свете много дела… Пацифизм предоставьте таким идеалистам, как мистер Вильсон, который скоро объявит Германии войну. Вы смотрите на меня с удивлением? Да, я говорю о президенте Соединенных Штатов. Он убежденный пацифист и сторонник всеобщего мира. Пацифист идейный, — не то, что ваши взрыватели. И все-таки он кончит войной. Вот вы увидите!
И, глядя куда-то вдаль, ирландец проникновенным голосом прибавил:
— Войны прекратятся только тогда, когда прекратится власть одного человека над другим и власть одной расы над другой. А это будет только при социалистическом строе. Ну, а ради него не грех и побороться и повоевать. Ради него, а не ради железных и угольных королей и банкиров. И если бы вы объявили такую войну войне, я благословил бы вас за нее.
Роман «Массена» публикуется по первоизданию: Никольсен Б. Массена: Фантастический роман. М.-Л.: Земля и фабрика, 1927. В тексте исправлены очевидные опечатки и некоторые устаревшие обороты; орфография и пунктуация приближены к современным нормам. Все подстраничные примечания, означенные как «Прим. ред.», взяты из оригинального издания.