После еды на душе у меня немного полегчало. Может быть, я зря вешаю нос и дело не такое уж страшное, как мне это кажется. Во-первых, не сегодня-завтра завернет сюда на ночевку охотник, а во-вторых, можно и самому добраться до поселка. Не, надо только срезать углов и лезть в тайгу. Пойду завтра по берегу Вилюя, и все будет в порядке.
И вдруг совсем рядом с юртой раздался негромкий тоскующий вой: «у-у-у-у!» Это был волк. Он еще не скликал свою стаю, а только раздумывал и еще в чем-то сомневался и советовался с самим собой. От страха у меня отерпла на голове кожа. Подбежит сейчас серый к окну, трахнет башкой по стеклу — и все. Адью, Квасницкий, прощай, гуманный человек!
Говорят, перед смертью люди каются в грехах и милостиво прощают близких. Призовет такой человек к своей постели дружков-приятелей, грустно посмотрит на них и скажет умирающим шепотом:
— Поскольку мне все равно каюк, я признаю свои ошибки. Не поминайте, братцы, лихом, я перевоспитался…
Слушая завывание волка, я тоже каялся в своих грехах. Я мало прожил на свете, но уже натворил много неприятных и позорных дел: хватал двойки, потому что любил спать и не любил работать, вырывал из дневников листы, грубил учителям, сваливал свою вину на других и особенно на своего лучшего друга Леньку Курина. Теперь, когда шли последние минуты моей жизни, я понял, что Ленька в самом деле был масштабным человеком. Он выручал из беды товарищей и горой стоял за справедливость и крепкое мальчишеское братство. Ленька — это был Ленька!
Я не хотел ничего преувеличивать и хвалить себя в эти трагические и ужасные минуты. Видимо, у меня тоже есть какие-то недостатки… Если волк передумает и все-таки не пойдет на крайнюю меру, я перевоспитаюсь и буду жить совсем по-другому. Я приду к Пал Палычу и честно, без утайки скажу ему:
— Пал Палыч, накажите меня. Я трус и ничтожная личность. Ленька Курин не виноват. Я сам разбил шестеренку…
Неприятный разговор
В хороших книжках все заканчивается благополучно. Я уже говорил об этом. Если какой-нибудь писатель вздумает писать книжку про меня, он останется доволен.
Первобытной обезьяны и снежного человека из меня не вышло. Точнее: утром возле юрты послышались громкие голоса. Я вскочил с полатей, протер заспанные глаза и увидел в окошке ребят. Впереди всех стоял Ленька Курин, а возле него плотник якут, который недавно подарил мне настоящий гвоздь.
Через две минуты я знал все. Вчера Ира-маленькая прибежала из тайги в поселок и подняла трам-тара-рам. Ира сказала, что я заблудился в тайге или вообще сбежал в неизвестном направлении.
После обеда ребята отправились на поиски. Они обшарили все вокруг поселка и, конечно, вернулись ни с чем. Ночью в поход отправились с фонарями и факелами строители, а утром Пал Палыч снова поднял всех ребят. Пал Палыч, повел седьмой-б к торфяникам, а Ленька и якут-плотник отправились сюда. По глазам Леньки я видел, что он очень доволен. Теперь Ленька будет говорить, что спас меня, вырвал из лап смерти и так далее.
Ликований при встрече не было. Ребята устали и, главное, думали, что я спасовал перед трудностями и дезертировал со стройки. Мне было обидно. За кого они меня принимают!
Ленька снова делал вид, будто он самый старший и самый главный. Ребята сели отдыхать, но Ленька тут же поднял всех на ноги.
— Пошли, — сказал он, — а то мы из-за этого дурака на работу опоздаем.
Счастье Леньки, что вокруг было много свидетелей. Если б Ленька был один, я бы не посчитался с его самолюбием. Я бы сказал Леньке такое, что он бы сразу скис.
Подозрительно смотрел на меня почему-то и якут-плотник. Когда мы выбрались на тропу, он тронул меня за рукав и тихо, так, чтобы никто не слышал, спросил:
— Ты, однако, куда убегал, Колян?
— Видите, — сказал я, — тут замешан один человек. Но я еще сам не знаю, замешан он или не замешан. Если он замешан, тогда я все расскажу. Вы меня понимаете?
Плотник шевельнул черными густыми бровями, но ничего не ответил. Похоже, он не поверил. Это было обиднее всего. Если он про меня так думает, пускай забирает свой гвоздь.
Я шел вслед за ребятами и ругал сам себя. Зря я все-таки поторопился и сделал Леньку масштабным человеком. Ленька типичный карьерист и думает только о себе. При всех ребятах он назвал своего лучшего друга дураком. Я ему никогда этого не прощу!
Про шестерню Пал Палычу говорить тоже не буду. Конечно, я давал клятву, когда возле юрты тянул свою поминальную песню серый. Но это ничего не значит. Тогда была такая обстановка, а теперь совсем другое. Я не мог предвидеть всего.
До обеда работать почти не пришлось. Пока переоделись, пока то да се, затрубил горн и мы отправились в столовую. На стене, как раз напротив моего стола, я увидел плакат. На длинной бумажной полоске красными буквами было написано: «Кто не работает, тот не ест». Я сразу узнал Ленькин почерк. Никто не умел в классе вытягивать так залихватски крючок на букве «К».
Плакат ни капельки не испортил мне аппетита. Прежде чем упрекать человека и швырять в него камнями, надо все продумать и все взвесить. Если бы Ленька был умнее, он бы понял это сам.
Пал Палыч всегда говорил нам: «Терпение, терпение и еще раз терпение». Но сейчас я видел, что Пал Палыч изменил этому правилу. Он то и дело поглядывал в мою сторону и как будто бы говорил:
— Ты, Квасницкий, молчи, да не очень. Терпению моему подходит конец. Так-то, брат!
После обеда Пал Палыч нарочно задержался в столовой и вышел вместе со мной последним. Кто на кого первый посмотрел, я не помню — я на Пал Палыча или Пал Палыч, на меня.
— Ну что? — спросил меня Пал Палыч взглядом.
— Да так себе, ничего…
Но Пал Палыч уже не отступал от меня, смотрел на меня в упор и спрашивал:
— Кончим молчанку, Квасницкий, или не кончим?
У меня не было другого выхода — или подойти к Пал Палычу или тут же бежать от него, куда глаза глядят.
Случилось то, чего ждал Пал Палыч и чего боялся я. Я подошел к Пал Палычу и запинаясь сказал:
— Пал Палыч, мне нужно с вами серьезно поговорить…
Когда человек начинает какое-нибудь дело, он надеется на самое лучшее. Я думал, все будет так: Пал Палыч возьмет меня за плечо и скажет:
— Пойдем, Коля. Сейчас мы с тобой всё утрясем. Ты только не волнуйся. Идеальных людей на свете нет.
Возможно, я что-то не рассчитал или Пал Палыч был не в духе, но разговор у нас получился совсем другой. Собственно, и разговора не было. Пал Палыч вынул из кармашка часы на медной цепочке, щелкнул крышкой и сказал:
— Приходи ко мне через час в палатку.
Пролетел в раздумьях и тревогах час, и я пошел к Пал Палычу. Я уже говорил, что где-то в середине меня жили рядышком трусость и легкомыслие. Легкомыслие толкнуло меня на разговор с Пал Палычем. Теперь оно стояло в сторонке, смотрело на черную горбатенькую трусость и ехидно хихикало.
— Иди, иди. Посмотрим, что из этого выйдет.
Я тихонько постучал в дверь и вошел в палатку. Пал Палыч сидел возле стола и переписывал что-то из толстой, мрачной на вид книги.
— Садись, — сказал Пал Палыч, — я сейчас.
Я сел на скамейку и краешком глаза посмотрел на книжку. Это было «Штукатурное дело», по которому преподавал теорию инструктор Ваня.
Неужели Пал Палыч тоже хочет получить разряд?
Пал Палыч продолжал писать. Он был высокий и поэтому горбился и чувствовал себя неловко за столом. Видимо, поэтому, он всегда стоял в классе возле окошка или ходил взад-вперед около доски.
Пал Палыч родился на Украине. Где-то в селе возле Днепра жили и теперь его брат и сестра. Два года назад Пал Палыч получил от них письмо, затосковал и решил навсегда уехать на родину.
К дому Пал Палыча пригнали две упряжки. Одну для чемоданов и книжек, а другую для него самого. Никто не объявил, когда уедет Пал Палыч, но проститься с ним пришел весь класс. Пал Палыч вышел из дому в своей огромной дохе и таких же огромных рукавицах. Он увидел нас и вдруг тяжело, будто провинился в чем-то, опустил голову. Он долго стоял вот так, а потом махнул рукой и сказал: