Зинаида Борисовна, про которую сказала Ира-большая, появилась в нашей школе недавно.
Раньше она училась в Якутске в физкультурном техникуме. За глаза мы называли Зинаиду Борисовну «аты-баты, сколько сдачи?» После техникума Зинаида Борисовна работала в ремесленном училище, а потом почему-то поступила кассиршей на стадион. Там Зинаида Борисовна не задержалась, потому что плохо знала арифметику. Одному даст сдачу, как надо, а другому наоборот. В прошлом году Зинаиду Борисовну прислали к нам. Она учила первоклашек, а в нашем классе преподавала физкультуру.
Когда мы услышали, что Зинаида Борисовна будет у нас вместо Пал Палыча, мы сразу же решили объявить ей бойкот. Раз Пал Палыч заболел, лучше совсем быть без классного руководителя! Очень нам нужна физкультурная кассирша!
Каждую минуту мы ждали, что в классе разорвется бомба, то есть случится что-нибудь страшное и, может, даже непоправимое. Может, наш класс соединят назло всем с седьмым-б, а может, вызовут в школу всех наших пап и мам, а может, войдет сам директор Григорий Антонович и скажет:
— А ну, марш сейчас же на педсовет. Сейчас мы вам покажем, как бросать на школу позорные пятна!
Но странное дело: бомба, которую все ждали с минуты на минуту, не разрывалась. И вообще, никто не обращал на нас внимания. Хоть прыгай, хоть танцуй, хоть ходи на голове.
На перемене мы устроили возле дверей шикарную свалку. Мимо этой мала-кучи шла Зинаида Борисовна. И представьте себе — ничего. Только посмотрела сверху вниз, повертела носом и — все.
Нам стало еще обиднее. Если б нас поругали, если б поставили каждому в дневник по двойке или колу, — и то было бы легче.
В этот день мы ничего не узнали и ничего не добились. Прозвенел последний звонок и все разбрелись кто куда.
Раньше я ходил с Ленькой, а теперь пришлось идти домой одному. Ленька помнил обиду и даже не смотрел в мою сторону.
Пришел я домой злой, проглотил не разбирая все, что поставила на стол мать, и сразу же сел за уроки. Когда я разозлюсь, я щелкаю домашние задания, как орехи. Если б меня злили каждый день, я бы уже давно стал круглым отличником.
Когда все уже было сделано, я даже немножечко пожалел, что так быстро закончил. Все равно идти некуда. В кино не пускают за географию, с Ленькой поссорился. Хоть бери учебники и начинай все сначала. Я посидел еще немножко возле стола, позевал и решил пройтись по поселку.
Поселок наш стоит на самом краю света. Когда-то давно, еще при царе, жандармы привезли на оленьих упряжках ссыльных революционеров. Царские чиновники думали — тут уже ссыльным и конец. Но нет, выжил русский человек. Поселенцы срубили избушки на берегу Вилюя, научились у якутов бить соболя, белку, хозяина тайги — медведя. Породнились с местными охотниками и стали жить одной семьей. Якуты выучились говорить, читать и писать по-русски. Теперь сразу и не поймешь — где тут русский, а где якут.
Добраться в наш поселок нелегко — ни железных дорог, ни асфальта. Зимой таежные тропы переметали сугробы, а летом раскисали вокруг вязкие ржавые болота. Выручали нас только самолеты.
Но скоро и у нас все будет по-новому. В тайге уже прокладывали сквозь болота широкую удобную дорогу. Построят фабрики, заводы, а может быть и такое, что другим и во сне не снилось. До прошлого года у нас было село, а потом вдруг сказали, что мы вовсе не село, а ПГТ — то есть поселок городского типа.
Дорогу еще не закончили и поэтому городского нам ничего не прибавили. Только улицы стали называть по-другому. Раньше была Большая улица и Малая, а теперь стали Большая Садовая и Малая Садовая. Правда, сады в Якутии не растут, но это ничего не значит. Улицы вроде людей. Их можно называть как попало, лишь бы было красиво.
Я прошел Малую Садовую, пересек Большую и вышел на пустырь. Дальше идти некуда. Прямо передо мной был магазин, слева за бугром — река Вилюй, а справа — наша длинная бревенчатая школа. В окне учительской горел яркий свет.
И тут меня будто кулаком по затылку стукнули. Там, в учительской, заседает педсовет и там говорят про позорное пятно и про всех нас. Не знаю, как это все получилось. Ноги сами понесли меня к школе, вкатили во двор и поставили на высокое дощатое крыльцо.
— Иди, Колька, чего ты тут стоишь?
Я открыл дверь и заглянул в темный коридор. Страшно! В конце коридора светилась, как звездочка, замочная скважина, слышались далекие глухие голоса.
Оглядываясь по сторонам, я пошел на огонек. В коридоре тихо, темно, пахнет краской, мелом и, кажется, пончиками, которые поедает на переменах Манич. Дверь учительской все ближе. Еще немножко, еще чуть-чуть и я там.
И вдруг к ужасу своему я увидел в глубине коридора длинную черную единицу. Размахивая рукой, она шла прямо на меня. Я не успел умереть от страха. Единица, которая оказалась обыкновенным Ленькой Куриным, подошла ко мне и сказала:
— Бежим, там уже все закончилось!
Мы выбежали с Ленькой из коридора, перемахнули через забор и сразу очутились на Малой Садовой.
За воротами прошлепали шаги учителей, мигнул и погас свет в учительской.
— Ну, что там говорили про пятно? — шепотом спросил я Леньку.
Но зря я надеялся на Леньку. Мой друг так ничего и не узнал толком. Узнал Ленька лишь, что теперь наш класс будут держать в ежовых рукавицах и каждый день будут проводить пятиминутки — пятнадцать минут утром и пятнадцать после уроков.
Больше Ленька Курин мне ничего не сказал.
Кочерга
Дома меня ждал новый сюрприз: моим воспитанием начал заниматься отец. Мой отец работал геологом и по целым месяцам пропадал в тайге. Мать тоже была геологом, но домой приезжала чаще, потому что брала отпуск за свой счет. Если б мама не воспитывала меня за свой счет, из меня получилось бы черт те что. Так говорил мой отец и моя бабушка.
Теперь отец решил, что мама меня недовоспитала и стал довоспитывать сам.
— Показывай свой дневник, — сказал отец, когда я пришел домой.
Я обиделся на отца, но промолчал. Раз он верит дневнику больше, чем собственному сыну, — пускай проверяет.
Я стоял за спиной отца и краем глаза поглядывал, как он перелистывает желтые, замусоленные по краям странички. За отметки я не боялся. В дневнике у меня были сплошные пятерки и четверки, а по географии стояла тройка без минуса. Учитель мне сказал: «Не хочу портить твою репутацию и оставляю минус условно».
Отец полистал дневник, отложил в сторону и спросил:
— А где твоя тетрадка с сочинением?
Откуда отец знает, что мы писали сочинение, и почему он боится за это сочинение? Русский я знаю, как бог, и могу писать без ошибок даже с закрытыми глазами. В первой четверти Ленька Курин перекатал у меня контрольную и получил пятерку. Жаль только, что Ленька свинья и не ценит настоящей дружбы.
Я сказал отцу, что сочинений нам еще не раздавали, и если он так хочет, пусть смотрит обыкновенную тетрадку по русскому. Вот она, эта тетрадка!
Отец склонился над тетрадкой.
Я вижу его смуглую щеку и темный узенький глаз. Отец у меня якут, а мать русская. У отца я взял и крутой лоб, и нос с маленькой горбинкой, и черные, как горелый пень, волосы. Только глаза у меня голубые — точь-в-точь, как у матери.
Отец у меня молодой, но на голове уже много седых волос. Он мало спит и много работает. Я тоже хочу быть, как отец, только у меня пока ничего не получается. Я люблю спать и не люблю работать. Но я не совсем испорченный человек. Я все понимаю и, наверно, скоро возьму себя в руки. Так говорят и мама, и бабушка, и учителя.
Отец все читает и читает мою тетрадку. Он приехал на рассвете, совсем не спал. Мне хочется сказать отцу: «Не мучай себя и ложись спать. Теперь я все понял и перевоспитаюсь сам».
Мешают мне гордость и самолюбие. Извиниться должен не я, а отец. В тетрадке одна пятерка за другой, а он хмурит брови и что-то ищет. В конце концов так можно придраться к кому угодно. Даже к профессору!