В морфологии масс еще многое не исследовано и не описано. Необходимо исходить из того положения, что простое сборище людей не есть еще масса до тех пор, пока в ней не создадутся эти привязанности, но нужно признать, что в любом человеческом сборище очень легко возникает тенденция к созданию психологической массы. Необходимо уделить внимание самым разнообразным более или менее постоянным массам, составляющимся по своей воле; нужно изучить условия их возникновения и их распада. Нас прежде всего интересует различие между массами, имеющими вождя, и массами, не имеющими вождя. Не являются ли массы, имеющие вождя, более первоначальными и более совершенными? Не может ли вождь заменяться иногда идеей, чем-то абстрактным, к чему переходную ступень образуют уже религиозные массы с их невидимым вождем? Не является ли заместителем вождя общая тенденция, желание, в котором принимает участие масса? Эта абстрактная величина может опять-таки в более или менее совершенной форме воплотиться в личность якобы вторичного вождя, и из соотношения между идеей и вождем вытекает интересная разновидность. Вождь или руководящая идея могут также стать, так сказать, негативны; ненависть против определенного лица или института может действовать столь же объединяюще и создавать такие же эмоциональные привязанности, как и положительные чувства. Затем спрашивается также, действительно ли необходим вождь для сущности массы и т. д.
Но все эти вопросы, отчасти затронутые и в литературе о массовой психологии, не смогут отвлечь нашего внимания от основных психологических проблем, представляющихся нам в структуре массы. Мы прежде всего обратимся к рассуждению, которое приведет нас кратчайшим путем к доказательству того, что характеризующие массу привязанности имеют либидинозное происхождение.
Вспомним о том, как люди вообще ведут себя в аффективном отношении друг к другу. Согласно знаменитому сравнению Шопенгауэра относительно замерзающих дикобразов, ни один человек не переносит слишком интимной близости другого. «Холодной зимой общество дикобразов теснится близко друг к другу, чтобы защитить себя от замерзания взаимной теплотой. Однако вскоре они чувствуют взаимные уколы, заставляющие их отдалиться друг от друга. Когда же потребность в теплоте опять приближает их друг к другу, тогда повторяется та же беда, так что они мечутся между двумя этими невзгодами, пока не найдут умеренного расстояния, которое они смогут перенести наилучшим образом» (Parerga und Paralipomena, II Teil, XXXI, Gleichnisse und Parabeln).
Как утверждает психоанализ, каждая интимная эмоциональная связь между двумя лицами, имеющая большую или меньшую длительность (брак, дружба, родительское и детское чувство) оставляет осадок противоположных враждебных чувств, упраздняющийся лишь путем вытеснения. Более ясно обстоит дело в том случае, когда обе стороны ссорятся между собой, когда каждый подчиненный ропщет против своих начальников. То же самое происходит тогда, когда люди объединяются в большем количестве. Каждый раз, когда две семьи роднятся благодаря браку, то каждая из них считает, что она лучше и знатнее другой. Из двух расположенных по соседству городов каждый является завистливым конкурентом другого, каждый кантон смотрит презрительно на другой. Родственные племена недолюбливают друг друга, южный немец не выносит северного немца, англичанин злобно говорит о шотландце, испанец презирает португальца. А то, что резкие отличия рождают почти непреодолимую неприязненность галла против германца, арийца против семита, белого против чернокожего, это давно уже перестало удивлять нас.
Если враждебность направляется против любимого раньше лица, то мы называем это явление амбивалентностью чувства и объясняем себе этот случай, вероятно, слишком рациональным образом, а именно – многочисленными поводами к столкновению интересов, а эти поводы всегда имеют место в таких интимных отношениях.
В том случае, когда неприязненность и враждебность к чужим людям не замаскированы, мы можем заметить выражение себялюбия, нарцисизма, стремящегося к самоутверждению и ведущего себя таким образом, как будто существование отличий от его индивидуальных особенностей приносит с собой критику этих отличий и требование преобразовать их. Почему существует такая большая чувствительность в отношении к этим деталям дифференцировки – мы не знаем; но несомненно, что во всем этом поведении человека дает знать о себе готовность к ненависти, к агрессивности, происхождение которой неизвестно и которой можно приписать элементарный характер[6].
Но вся эта нетерпимость исчезает на короткое или на долгое время при возникновении массы и в самой массе. До тех пор, пока масса существует, индивиды ведут себя в ее пределах так, как если бы они были одинаковы, они мирятся с оригинальностью другой личности, приравнивают себя к ней и не испытывают никакой неприязненности.
Такое ограничение нарцисизма может быть порождено, согласно нашим теоретическим взглядом, только одним моментом: либидинозной привязанностью к другим лицам. Себялюбие находит свой предел только в любви к другим людям, в любви к объектам. Тотчас возникает вопрос, не должна ли общность интересов сама по себе и без всякого либидинозного отношения повести к терпимости в отношении к другому человеку и уважению к нему. На это возражение можно ответить, что таким образом все-таки не осуществляется стойкое ограничение нарцисизма, так как эта терпимость существует не дольше, чем непосредственная выгода, которую извлекают из соучастия в работе другого человека. Однако практическая ценность этого спорного вопроса меньше, чем можно было бы думать, так как опыт учит нас, что в случае совместной работы обычно создаются между товарищами либидинозные условия, укрепляющие их взаимоотношения больше, чем выгода, В социальных отношениях людей происходит то же самое, что стало известно психоаналитическому исследованию о ходе развития индивидуального либидо. Либидо направляется на удовлетворение важных жизненных потребностей и выбирает причастных к этому лиц в качестве своих первых объектов. И как у индивида, так и в развитии всего человечества только любовь оказала свое воздействие как культурный фактор в процессе перехода от эгоизма к альтруизму. И действительно, половая любовь к женщине наряду со всеми вытекающими из нее приневоливаниями щадит все, что приятно женщине, точно так же, как и лишенная сексуальности, сублимированная гомосексуальная любовь к другому мужчине, рождающаяся из совместной работы.
Итак, если в массе наступают ограничения нарцисического себялюбия, не существующие вне массы, то это является неопровержимым доказательством того, что сущность массы заключается в новообразованных привязанностях участников массы друг к другу.
Но теперь мы настойчиво спросим, какого рода эти привязанности в массе? В психоаналитическом учении о неврозах мы до сих пор занимались почти исключительно исследованием таких любовных влечений к своим объектам, которые преследовали прямые сексуальные цели. О таких сексуальных целях в массе, очевидно, не может быть и речи. Мы имеем здесь дело с любовными влечениями, которые хотя и отклонены от своих первоначальных целей, однако оказывают не менее энергичное влияние на массу. В рамках обычного сексуального овладения объектом мы уже заметили проявления, соответствующие отклонению влечения от своей сексуальной цели. Мы описали их как определенную степень влюбленности и отметили, что они приносят с собой определенный ущерб человеческому «Я». Этим проявлениям влюбленности мы уделим больше внимания, имея основание ожидать, что мы найдем в них соотношения, которые смогут быть перенесены на привязанности в массе. Но, кроме того, мы хотим знать, является ли этот способ овладения объектом в том виде, в каком мы его знаем в половой жизни, единственным видом эмоциональной привязанности к другому человеку, или мы можем принять во внимание еще и другие механизмы. Мы знаем достоверно из психоанализа, что существуют еще другие механизмы эмоциональной привязанности, так называемые идентификации; эти процессы недостаточно изучены, они трудно поддаются изложению, и их исследование отдалит нас на некоторое время от изучения массовой психологии.
6
В недавно (1920) вышедшей в свет книге «Jenseit des Lustprincips» я попытался связать полярность любви и ненависти с предполагаемой противоположностью между стремлением к жизни и к смерти и рассматривать сексуальное влечение как чистейший заместитель первого, т. е. стремления к жизни.