— Иногда может показаться, будто мастер-арфист дремлет, — обычным своим холодным тоном заметил мастер Оголли, — но на самом деле мало что ускользает от его взгляда. Верно, Мерелан? С новым летним расписанием я остался без учеников — как раз тогда, когда они мне больше всего нужны. Роби, у тебя не найдется несколько часов, чтобы помочь мне копировать рукописи?
Роби вопросительно взглянул на маму. Мерелан кивнула.
— Ты же сама знаешь, Мер, у мальчика прекрасный почерк. Может, ты бы пришел ко мне уже сегодня, после обеда? — нетерпеливо добавил Оголли, обращаясь к Робинтону.
— Обязательно приду, — отозвался Робинтон.
Он лишь обрадовался этой просьбе: теперь у него был законный повод до вечера не возвращаться домой. За обедом Роби сел за детский стол — чтобы оказаться подальше от отца. Потом он отправился к мастеру Оголли и скопировал произведение, которое Лондик пел в прошлом году, а заодно запомнил его. Лучше уж сидеть у Оголли. Чем меньше он попадается на глаза отцу, тем меньше его раздражает.
Лишь став взрослым, Робинтон оценил, какой ловкий заговор сплели обитатели Дома арфистов, спасая талантливого мальчишку от безжалостного стремления Петирона к совершенству. Он очень обрадовался, когда «установленный порядок» потребовал, чтобы после своего двенадцатого дня рождения Робинтон перебрался жить в комнаты учеников. К этому моменту он уже два года работал с Петироном в качестве солиста — и, похоже, раздражал отца все сильнее, несмотря на все старания. Это уже стало бросаться в глаза окружающим, и не раз другие певцы громко хвалили Робинтона — так, чтобы Петирон услышал. А тот ограничивался скупым кивком.
Робинтон знал, что его переселение расстроило маму, и все-таки твердо верил, что теперь ей станет полегче. Слишком уж было ясно: отец ждет не дождется, когда же Робинтон их покинет. И потом, ему все равно было проще, чем прочим ученикам: Робинтон всю жизнь провел в цехе, и ему не грозила тоска по дому. Он знал, что ему будет не хватать материнской заботы, но ему не терпелось побыстрее перебраться в ученическую спальню.
— Мальчик будет жить в каких-нибудь двух сотнях шагов отсюда, — сказал Петирон, глядя, как Мерелан заботливо собирает вещи Робинтона. Потом он заметил среди вещей свернутые в толстую трубку ноты. — А это что такое? — с подозрением спросил он.
— Кое-какие упражнения Роби, — с безразличным видом ответила Мерелан и попыталась спрятать ноты.
— Упражнения?
— Ну, какие-то классные работы, — с нарочитой небрежностью повторила Мерелан.
Петирон выхватил свиток и развернул его. Точнее, он попытался было, но тонкий пергамент, как это часто бывает, тут же выскользнул у него из пальцев и снова свернулся трубочкой. Петирон раздраженно пробормотал что-то себе под нос. Мерелан взяла себя в руки и тихонько перешла в комнату Роби, чтобы уложить его вещи в сумку.
Роб так надеялся, что сможет переехать к ученикам без лишних неприятностей… И зачем только отец сегодня весь день сидит дома? Неужели у него нет дел в цехе?
— Упражнения? Упражнения! — Петирон сердито уставился на супругу, затем взглянул сквозь дверной проем на сына. Из-за привычки хмуриться на его продолговатом лице уже успели образоваться глубокие морщины. — Да это же копии тех нелепых мелодий, которые поют ученики!
Робинтон не видел лица матери, поскольку та быстро встала, явно собираясь отнять у Петирона ноты. Петирон застыл, переводя взгляд с жены на сына и обратно, — и впервые ему открылась истина.
— Ты! — он возмущенно ткнул свернутыми нотами в сына. — Это ты написал!
Прежде Робинтон отмалчивался, но на этот раз решил сказать правду.
— Да… Это упражнения, — услышал он свой голос словно со стороны. Петирон нахмурился еще сильнее. — Вариации…
— Вариации, которые все мастера используют во время занятий! Вариации, которые постоянно играют музыканты! Эта чепуха, эти дурацкие песенки, которые всякий может сыграть и спеть! Бесполезная чушь! Так вот чем вы занимаетесь у меня за спиной?!
— Поскольку ты слышал песни Роби, которые мастера использовали во время занятий, и слышал, как музыканты их играли, ты не можешь утверждать, что это делалось у тебя за спиной, — спокойно отрезала Мерелан и забрала у мужа свиток с нотами.
— Он сочиняет?
— Да, он сочиняет. Сочиняет песни.
Мерелан не стала напоминать Петирону, что тот уже однажды видел ранние работы сына. Она искренне надеялась, что муж не вспомнит, когда он впервые услышал эти очаровательные, полные радости мелодии — творения Робинтона.
— Он вырос в цехе арфистов. Его со всех сторон окружает музыка. Его родители — мастера цеха. Странно было бы, если б Роби при этом оказался лишен слуха и музыкального чутья — ты не находишь? На мой взгляд, то, что он сочиняет музыку и хорошо поет, совершенно естественно. Или тебя это удивляет?
Петирон застыл, ошеломленно глядя то на жену, то на сына. Мерелан туго свернула ноты и спрятала их.
— Ты скрыла от меня, что у него хороший слух, прекрасный дискант и что он пишет музыку?
— Никто. Ничего. От тебя. Не скрывал. Петирон! — напряженно произнесла Мерелан, подчеркивая каждое слово, и внезапно выругалась, чем повергла в изумление не только сына, но и мужа — Петирон привык, что супруга всегда держит себя в руках. — Ты просто… просто не желаешь ни видеть, ни слышать ничего вокруг себя. А теперь хоть раз в жизни поступи, как положено отцу, — отнеси сумку в ученическую спальню. Она тяжеловата для Роби.
И Мерелан повелительно указала сперва на набитую сумку, а затем на окно комнаты, в которую должен был перебраться Робинтон.
Не сказав ни слова, Петирон взял сумку и вышел.
Робинтон подхватил две сумки поменьше, перебросил ремень одной через плечо и уже шагнул вперед, когда мать, оглянувшись на дверь, остановила его.
— Задержись на минутку, радость моя. — На лице Мерелан читались печаль и страдание. — Мне не следовало так говорить. Мне не следовало выходить из себя, хоть он меня и довел. Но я не могу больше за твой счет угождать его раздутому самомнению.
— Все в порядке, ма. Я все понимаю.
Мерелан погладила сына по щеке — Робинтон вытянулся за последнее время и почти не уступал ей в росте— и печально покачала головой. В глазах у нее стояли слезы.
— Вряд ли, милый. Но у тебя доброе и великодушное сердце. Оставайся таким всегда, Роби. Это дорогого стоит…
А потом Мерелан отпустила его, и он отправился в ученическую комнату. С отцом он не встретился, но сумка ждала его у кровати. Робинтон принялся распаковывать вещи. Ему хотелось до появления остальных учеников сглотнуть ком в горле, избавиться от ощущения потери — как будто от него ушло что-то важное…
В новом классе Робинтона было двадцать шесть человек. Они занимали три комнаты, и Робинтон попал в ту, где жили шестеро; в общем, ему повезло: в их комнате было чуть попросторнее, чем в прочих. К вечеру Робинтон встретился с новыми товарищами — и на них пришли посмотреть старшие ученики. Их староста Шонегар — высокий, хорошо сложенный парень из Керуна — принялся многословно расписывать новичкам традиции, сопряженные с их нынешним статусом, и то и дело ударяясь в воспоминания о том, как он сам был младшим. Робинтон старательно сохранял на лице подобающее выражение. Среди всего прочего, Шонегар заявил, что каждому из новичков необходимо в одиночку провести ночь в Вейре, чтобы доказать свою храбрость.
— Арфистам приходится сталкиваться с самыми разными трудностями. Быть арфистом — это не только петь песенки в холдах для увеселения жителей. В их жизни немало опасностей, — с самым серьезным видом произнес Шонегар, — и вы должны доказать, что способны справиться с ними.
— Но Вейр пустует вот уж несколько сотен Оборотов, — подал голос самый тощий из новичков, Гродон, и судорожно сглотнул. В глазах его светилась тревога.
— Мы все через это прошли, малый. И ты тоже должен, — твердо заявил Шонегар. Он взглянул на Робинтона и слегка приподнял бровь, узнав его. — Все должны.