Полгода блуждал.
Как отощал я тогда, страшно вспомнить. Ветром качало. Нищенство в нашей благословенной стране не существует, сами понимаете. Официальный средний уровень жизни таков, что непонятно, откуда такая смертность — с жиру, не иначе. Люди грош не подадут, а то и полицаю сообщить могут, законопослушные у нас граждане, сердобольные.
По глупости на воровстве в окружном центре попался. Засмотрелся в супермаркете на механические игрушки. Зачем мне нужен был тот дирижабль? А душа захлебнулась восторгом при виде разноцветного чуда — такой точно отец подарил мне в последний мой день рождения. В результате примитивный металлоискатель на выходе сработал, и я загремел в дурку при спецшколе для малолетних преступников. Там насекомых и всяких тварей из меня вывели и прививок с килограмм вкатили. Для начала.
Конец не стал досматривать, сбежал.
Ехал, как обычно, в общем вагоне низшего класса, в тот раз битком набитом каким-то табором. Не один я пробрался туда зайцем: билетер сбился со счета, пытаясь проверить количество детей и подростков, мелькавших, как крольчата, и махнул рукой.
Я забился между баулов и наслаждался шумом. Понимаете в чем дело... Когда трое-пятеро ругаются — это не шум, а дискретность. Склока — очень точное определение данному бытовому явлению. Клочки слов различимы, модуляции голосов можно разложить. А когда человек сорок в одно время непрерывно орут-шепчут-визжат-хнычут — это самое то для меня. Как водопад. Дар блаженствует — халявная подпитка!
Блажь прошла, когда черноглазая мамаша бесчисленного семейства — объемный визгливый сверток цветных шалей — сунула мне в руку ржаную лепешку, как и остальным детям. Сердце екнуло: неужели дар иссяк? А я просто уснул, не умел еще во сне защиту ставить.
Она заговорила на своем тарабарском, но видя, что не понимаю, перешла на всеобщий:
— Ай, маладца, глаза умеешь отводить. Даже Мафиза не сразу заметила чужака. Мафиза — это я. Ты чей?
— Свой.
— Хорошо сказал, парень. Держись нас, не пропадешь. Как зовут?
— А никто и не зовет, — увильнул я.
Мафиза приняла меня в семью под именем Сархи, а свое родное имя Даниэль я постарался забыть. Назвался я ей Фредериком (так звали моего соседа по парте в деревенской школе), а фамилию позаимствовал с завернутого в обрывок газеты кулька семечек — Кабона.
Два года с кочевниками слонялся. Где только не побывал — десятки городов слились в один сплошной вокзал-рынок-вокзал.
Чему только не научился: драться в первую очередь, профессионально воровать — во вторую, убалтывать любого лоха — в третью.
Главное — голодать перестал и спокойно дар оттачивал. Научить меня магии, конечно, никто не мог, но у племени ронен (самоназвание этих кочевников) тоже особый дар был, сродни моему. Умели они мозги так засорить, что ступор наступал, и тогда они брали тепленьких наших сограждан и потрошили, как хотели, в фигуральном, а иногда и физическом смысле.
И вы только представьте, о чем я дико тосковать начал? О школе! О папе-маме и не переставал.
Из табора тоже ушел, как колобок клятый.
Вежливо раскланялся. Отпустили, но сказали, что должок за мной, придут когда-нибудь взять. А я им — что давно должок свой за ту лепешку и все остальные отработал, но придут за помощью — не откажу. Мафиза гордилась мной потом, как родная мать.
Решил ехать в столицу, куда табор и близко не пускали.
Ронены проводили меня, как любимого сына. Застолье устроили, в поезд посадили, жратвы с собой дали, адресов нужных людей насовали, кому приветы передать при случае, и денег на первое время — в дар, без отдачи. Ради такого дела Мафиза меня приодела: костюм стильный справила, почти не ношеный, новые кожаные башмаки фирмы 'Адлес' и куртку с заклепками. И документы мне сделали, два комплекта на всякий случай. На разные имена, разумеется: Сархи Роде и Фредерик Кабона.
Я долго выбирал, где больше шансов выжить: и учиться, и не голодать, и остаться незамеченным. Где меня меньше всего искать будут. А о том, что беглеца искали до сих пор, как пропавшего без вести — из газет знал, и на каждом вокзале мои портреты висели. Только я уже так вытянулся, повзрослел за эти два года, что и папа-мама не узнают.
Выбрал Магическую Академию.
Это было круто, и такой наглости никто не мог ожидать.
И только там я мог хоть что-то узнать о судьбе родителей. Не у копов же спрашивать.
***
Столица встретила меня потрясающим гулом: он висел в воздухе, как гигантский божественный шмель, приносящий счастье, и я сразу понял — мне здесь будет хорошо.
Влюбился я в город с первого звука: наш состав встречали сразу четыре оркестра, рассредоточившихся по перрону и создавших дивную какофонию. Я скромно счел сей конфуз улыбкой судьбы моему дару и триумфальным въездом в историю.
Карту города я изучил еще в поезде, но заблудился сразу и просто брел, глазея по сторонам, как всякий порядочный провинциал. Слушал огромный город и его шумную душу: рай для моего дара. А мешанина цветов! А строений! А запахи! Концентрированный коктейль — и масло машинное, и тонкие духи красивой девчонки, и голубиный помет, и аромат свежей выпечки, и перегар от прохожего, и розы на клумбе... Благодать!
Ох, как мой дар сразу рванулся, расправил крылья... Еле утрамбовал под плинтус.
Адреса я запомнил наизусть и сжег бумажки, еду уничтожил за три дня. Переодевшись в привычные джинсы, тельняшку и разношенные штиблеты, спрятал костюм в пакет и сдал вместе с ботинками и другими вещами в хранилище, а деньги экономил.
Соваться в Академию летом глупо, и до осени я осматривал сердце моей родины, передавал приветы и заводил знакомства. И кормился заодно. Один привет — один обед.
Столица четко делилась рекой на два города, связанных мостами и сновавшим туда-сюда всяческим речным транспортом от неуклюжих плоскодонок до величественных паромов.
Верхний город на высоком берегу реки занимало правительство, чиновники, старая и новая аристократия, купечество, деловые центры. Отдельно, но на том же берегу, располагались Академия магов и университеты гильдий.
В Нижнем находились промышленная, торговая и развлекательная зоны и спальные 'крольчатники' рабочих с кое-какой инфраструктурой.
Между ними воткнулись и огородились глухими заборами с колючей проволокой квадратные угрюмые здания. Я сначала принял их за тюрьмы, не хватало только смотровых вышек. Оказалось — обычные школы. Вот уж где я не стал бы учиться. Деревенская школа мне запомнилась, как светлое душевное место, а тут — словно обещание темного будущего всякому, кто порог переступит.
Существовал еще Темный город — лабиринт со своими нелегальными развлекательными, торговыми и промышленными зонами. Темный метастазами вторгался в Нижний, но основное тело расположил полукольцом вокруг него.
За Темным лабиринтом находились городские свалки и кладбища — отличные полигоны для черных магов. Верхний город сбрасывал отходы туда же, но своих мертвых хоронил отдельно.
Знакомые Мафизы и ее семьи проживали либо в 'крольчатниках', либо в лачугах и бараках Темного города. А в конце лета, когда заказы ближайших, так сказать, родственников, исчерпались в черте Нижнего города, начались странности.
У бродячего племени роненов оказалась масса оседлых знакомых почти во всех кругах столичного общества, ничего общего с кочевниками не имеющих. Не все осчастливленные, особенно в Верхнем, относились к моему визиту благосклонно: где-то не желали пускать в особняк за магической оградой (туда я после предварительной разведки приходил в костюме, весь из себя напомаженный пай-мальчик), кое-кто бледнел и хватался за сердце или угрожал полицией. Тогда приходилось рвать когти.