Папа сказал: зато с hi-float-покрытием, от преждевременного сдувания. И повышенная чувствительность к магнитному полю, в случае чего – девяностопятипроцентная вероятность, что мимо проводов-душеловов не пролетит. Мама на это устало улыбнулась и попросила Сашку, чтобы говорил с дедушкой как можно чаще.
Сашка пообещал.
Отцу – потом, когда мама ушла спать, – Сашка пообещал учиться лучше прежнего, лучше всех в классе.
Дедовы операции очень дорого стоили, а еще дороже – те полторы недели, когда его не отключали от аппаратов. Могли бы и дольше не отключать, но доктор сказал: нет смысла, – сказал: лучше уже никогда не будет, в последние дни даже наметилось ухудшение.
Мама всю ночь проплакала, а потом согласилась.
Отец залез в долги, чтобы оплатить деду шар и приличное место в душнице. И теперь у Сашки было два выхода: учиться на одни десятки или вылететь из школы в государственный лицей, сильно поплоше этого и на другом конце города.
Шара он стыдился. С тех пор как родители забрали шар из аниматория, Сашка ни разу с ним не говорил.
Не знал о чем. Не знал как.
Заперся в комнате – теперь принадлежавшей только ему одному – и сказал своим, что готовит уроки. Правда: готовил. За полторы недели слишком многое пропустил.
Шар висел над дедовым столом и едва заметно покачивался. К вечеру первого дня Сашка не выдержал, осторожно взял его в руки и прижался ухом к упругому боку.
Внутри было тихо. Если бы не подвешенный у основания жетон из нержавейки – ни за что не отличил бы от обычного гелевого шарика.
Но с жетоном, с медной цепочкой, со слишком нарочитым узором нано-проволоки, вживленной в ткань, шар выглядел именно тем, чем был: дешевым, безвкусным, жалким.
Сашка говорил себе и Лебедю, что злится из-за деда: тот был достоин большего. Поэт и все такое.
Лебедь молча кивал. Сочувствовал.
На переменке Сашка не знал, куда себя деть. Шар казался обузой, ходить с ним было неудобно, он ощутимо тянул руку вверх, раскачивался – даже в отсутствие сквозняка. Сашка подумывал оставить его в классе, но не решился. Это выглядело бы неприлично: дед только недавно умер, нельзя же так вот сразу. Курдин обязательно сострил бы что-нибудь про дикарей, не чтящих своих покойников.
Сам Курдин уже ходил без шарика. Как подозревал Сашка, не в последнюю очередь из-за него и Лебедя; но кажется, Курдин даже был рад избавлению. Наигрался, зло думал Сашка.
Когда они возвращались с Лебедем после большой перемены, Курдин с Вадей и Бобырко стояли возле лестницы и о чем-то приглушенно переговаривались. Сашка на миг запнулся, но потом выровнял шаг и пошел прямо на них, глядя Курдину в глаза. Тот, наверное, что-то такое прочел в выражении Сашкиного лица; замолчал и уступил дорогу.
И ни слова не сказал вслед.
На физике Сашка тянул руку, и на биологии, и на истории. Лебедь завистливо хмыкал. Две восьмерки и десятка; чуть лучше, чем обычно. Но радости Сашка не испытывал… ни радости, ни гордости. Только усталость, горечь и пустоту.
Вернувшись домой, он достал из кармана сложенную вчетверо заметку, развернул и в который раз перечитал. Заметку писал Антон Григорьич. В общем, получилось тепло и душевно.
Сашка представил, как отреагировал бы на нее дед. Наверняка метал бы молнии, позвонил бы Антон Григорьичу и, не стесняясь в выражениях, сообщил все, что думает по поводу «человека непростой судьбы», «борца за гуманизм, не имеющий границ, прописки и национальности», по поводу «сложных внутренних противоречий, которые отразились в его поэзии последних лет».
Он посмотрел на шар, привязанный над дедовым столом. Тот покачивался, словно водяной цветок, какая-нибудь диковинная актиния в плавном, невидимом потоке.
Поднявшись, Сашка встал перед шаром и начал негромко читать заметку. Голос звучал глупо. Это и вправду глупо: читать в пустой комнате заметку, как будто шар мог услышать и ответить.
Даже если бы дед был там, в нем, – он ведь не ответил бы, это не в его характере.
Сел делать уроки. Пытался. Вместо этого думал о всякой чепухе. Вот физика – идеальный газ, рэтбоуновское движение частиц… Сашка представил себе, что душа в шаре подобна газу: она должна равномерно давить на стенки. И быть намного легче воздуха, чтобы шар тянуло кверху.
Потом газ-душа с годами просачивается вовне, давление на стенки шара уменьшается, и происходит то, к чему все давно привыкли. Шары постепенно сдуваются, выдыхаются, «концентрация души» падает, и расслышать ее с каждым годом становится все сложнее.
Но не значит ли это, что душа «делима»? Или она похожа на пальто, которое затирается до дыр, теряет вес, цвет, плотность?..