Отец сказал: «Меньше слов, мудрец. По-твоему, это спасет страну?»
Стерх невозмутимо хрустнул пальцами. Заложив руки за спину, прошелся по тайной комнате, куда вызван был для разговора с глазу на глаз. Сейчас больше, чем когда-либо, он походил на своего покровителя, журавля.
«Нет, — сказал он наконец. — Сама поездка никого не спасет. Спасти можете только вы, ваше величество».
Принц молча сидел рядом с отцом и, в общем-то, догадывался, каким будет его ответ. Король в Предчура верил, обычаи чтил, однако в первую очередь полагался на простые житейские истины. Взять те же светильники на дорогах: когда страну охватили беспорядки, король занялся усмирением бунтовщиков, велел накормить голодающих и бороться с мором… От мастеров дороги он требовал сохранности самих дорог и закрывал глаза на то, что многие чаши стояли пустыми.
Поехать на запад, к легендарному Темени Мира? Когда страна вот-вот распадется на отдельные баронства?!
Стерх, должно быть, сошел с ума.
«Ты, верно, сошел с ума», — сказал король. Он пригладил пальцами усы — и принц впервые заметил в червонном золоте прожилки соли. «Сошел с ума». Отец встал у окна и распахнул его настежь. В комнату хлынула ночь — прохладой и свежестью, тысячью огней за стенами замка, криками козодоев. «Но если мир обезумел, что остается нам, мудрец?»
«Истинно так, венценосный!»
Учитель принца как будто переменился в голосе. Как будто — почудилось на миг его высочеству — стал стройнее и старше, и мир вокруг… моргнул, что ли.
«Быть по сему!» — молвил король.
И мир снова моргнул.
А потом над ухом у принца зазвенел комар, мелко и противно, — пришлось прихлопнуть.
И все вроде бы встало на свои места.
— Птичку? — переспросил король. — Отчего бы и нет? А что скажешь ты, мудрец?
Стерх придержал коня и спешился. Точнее: соскочил на замшелые плиты дороги, легко и упруго, как будто не было позади всех этих выматывающих дней; как будто сам он не разменял восьмой десяток.
— Если судьба нас ведет…
И молча склонившись, ладонь протянул.
Смирно сидела малиновка: алое на изумрудном. Не шелохнулась, не дернулась.
Стерх поднял ее в горсти — бережно, как мотылька спящего…
В кронах, раскалывая тишину, дробно ударил дятел: раз, другой, третий. Каурый принца переступил с ноги на ногу и фыркнул.
— Опять, — вполголоса шепнул Ронди Рифмач. — Ох…
Он был старше принца на пару лет и в свои двадцать многое повидал. Но то, что происходило, пугало Рифмача сильнее, чем кого-либо из них. По крайней мере, он больше, чем остальные, показывал это. «Может, — думал принц, — Рифмач все так болезненно воспринимает из-за своего ремесла; он ведь стихоплет, чуткая натура…»
Грозно плескалась вокруг тишина, билась волнами в ушах.
— Это так просто, — молвил Стерх. — Когда знаешь — так просто.
Говорил гортанно, негромко. Королю протянул руку.
— Перестань, — тихо сказал король. — Что это?
— Малиновка, ваше величество, — устало ответил Стерх. — Просто малиновка. Вырезанная, если я не ошибаюсь, из гриба-трутовика. И очень искусно окрашенная.
— Но ее не было здесь…
— Как и нас, ваше величество, как и нас.
Он наклонился и опустил фигурку в мох.
Ронди Рифмач шумно, с облегчением выдохнул.
Потом обернулся — и с присвистом втянул воздух.
— Предчур милосердный!..
Позади, плитах в пяти-шести от них, сидела горихвостка.
— Я сам, — принц жестом остановил учителя и спешился. Шагнул мягко, как будто фигурка могла улететь.
Горихвостка склонила головку, дернула хвостиком. Вспорхнула и скрылась в ветвях.
Король засмеялся. Откинул голову так, что венец, казалось, вот-вот соскользнет и укатится в заросли. Но принц знал наверняка: не соскользнет, не укатится.
— Хватит уже чудес, — сказал отец. — Хватит! Мы обманываем сами себя, всю дорогу просто верим в то, во что хотим верить. Если мы не способны отличить живую птицу от вырезанной из гриба-трутовика…
— Ваше величество…
— Нет, мудрец. Мы найдем сменных коней или дадим отдохнуть нашим — и двинемся в обратный путь. Если ты полагаешь, будто это поможет, возьмем какую-нибудь шишку или чугунный котелок и скажем… Сам придумаешь, что сказать. Но мы не станем больше тратить время на чепуху. Поворачиваем.
Стерх вскинул голову и несколько долгих мгновений смотрел прямо в лицо короля. Затем как-то сразу сгорбился… шаркающей походкой двинулся к своему коню.
Они поехали дальше в неловком молчании. То и дело пригибались, уворачиваясь от веток — мохнатых, широченных, похожих на чудовищные лапы, что готовы были опуститься на плечи всадников.
— Если уж поворачивать, — сказал Рифмач, — то сейчас. Вы простите, ваше величество, но откуда бы здесь взялся мастер дороги? А тем более — сменные кони?.. Сама дорога, конечно, не бита, ну так здесь что с ней сделается, кто по ней ходит-то? Вепри с лосями?
Прежде чем король успел ответить, Стерх протянул дрожащую руку:
— Смотрите! Смотрите!!
За поворотом, в глубине изумрудной чащи, было заметно слабое мерцание. Принцу отчего-то вспомнились легенды о сердце Предчура, якобы разлетевшемся на тысячи осколков. О сияющем сердце, которое согревает мир.
Но это было, конечно, не сердце — кое-что более удивительное.
Колонна из ноздреватого бурого камня высотой в человеческий рост. От основания к верхушке вилась плеть винограда, и под ее громадными листьями проглядывала резьба: человечьи фигуры, переплетение ветвей и птичьих тел, корабль, плывущий по небу…
На колонне покоилась громадная чаша, черная, с алым узором по краю.
В чаше метался огонь. Бил по краям языками, вскидывал их к небу, снова бил. И медленно умирал.
— Значит, «вепри с лосями»? — спросил учитель.
Он повел плечами, будто стряхивал с них невидимый плащ. Выпрямился в седле и обернулся к королю:
— Ваше величество, а ведь Рифмач прав. И если, забравшись так далеко, мы в час сомнений, посреди глухих дебрей, отыскали вдруг эту колонну и эту чашу с огнем, значит, нельзя останавливаться — и поворачивать нельзя!
— А разве мы собирались останавливаться? — спросил король. — Нам нужны сменные лошади, мудрец. Сменные лошади, чтобы вернуться домой. Огонь в чаше подтверждает лишь то, что мы можем их здесь найти.
Пламя продолжало плясать, плясать и гаснуть.
И только теперь принц понял наконец, что на дороге — ни ветерка.
А потом они услышали цокот копыт.
…Первую поваленную колонну они увидели на пятый день путешествия. Это было сразу за разрушенным мостом, на околице Трилистника. Город лихорадило от слухов: по ночам к стенам приходили волки о трех ногах, выли, задрав к небу бельмастые морды; наутро те, кто слышал вой, слепли. Одни на два-три дня, другие — навсегда.
Слепцов привели к королю, и тот исцелил их наложением рук. Не всех, пятерых не сумел.
Принц не думал, что исцелит и этих: Предчур, если верить легендам, такое умел, и древние короли умели, но это когда было!.. и было ли?..
Стерх настоял, сказал, что хуже уж точно не будет; отец поддался на уговоры — и снова мир словно моргнул на миг, не веря в происходящее.
И вот потом, за околицей Трилистника, они увидели поваленную колонну. Чаша — каменная чаша! — разбилась на мелкие осколки, рядом в зарослях, словно обломок исполинской кости, лежал фрагмент колонны. Казалось, ее аккуратно срезали с основания, отсекли гигантским ножом.
Тогда впервые король разгневался по-настоящему. А еще через день они повстречали мастера дороги — и весь гнев короля сам собою улетучился, стоило лишь взглянуть на этого горбатого старца, на то, как он суетился, заглядывал снизу вверх в глаза, спрашивал, всем ли довольны путники. Старик, как и виденная ими колонна, был сломан — только сломан изнутри; но тоже у самых основ, там, где душа срастается с телом.
Потом они привыкли к тому, что вдоль тракта колонны стоят с погасшими огнями, что в некоторых чашах давно свили гнезда ночные аисты, что мастера дороги прячут взгляд, запинаются, иногда на миг-другой замирают на полувдохе и пусто глядят перед собой.