Когда именно Джорджа склонили взять с собой Энни, от меня решительно ускользает. За два года перед тем была эпидемия холеры, и, боясь ее повторения, она доказывала, что для детей будет безопасней на лето покинуть город. Никто не спорил. Она, как я понимаю, написала к тетушке, у которой дом на Англси подле Менайского пролива[5], испрашивая разрешения у нее погостить, и с возвратной почтой получила ответ в том смысле, что ей будут рады, равно как и моей Беатрис. Сколько мне известно, женщины были обе вполне довольны такими видами. И вдруг ни с того ни с сего за две недели до отплытия Джордж, помявшись, объявляет, что Энни тоже едет. «Она настаивает, Поттер, — сказал он. — А в моих обстоятельствах — как я могу ей отказать? В конце концов, она моя жена». Подозреваю, тут Миртл приложила руку — из-за детей.
Тщетно толковал я Энни о суровом климате, морозных ночах и буйных веснах, палящем июле и августе, о выжженной растительности, о мухах — она и слышать не хотела. Наивный осел, я даже всучил ей книгу на сей предмет, которую она приняла из моих рук так, как берут расколотый стакан, и положила в гостиной на каминной полке, где она и пребывала неоткрытой. Да, у меня доказательство есть. Энни имела пристрастие к засахаренному миндалю, бедная Лолли вечно сметала с мебели сахар. Закладка, которой я отметил соответственные пассажи — пересыхающие русла рек и прочее, — так и осталась незыблемой на девственной странице. Надо ли упоминать, что, если Энни стала участницей экспедиции, нельзя было не включить и Беатрис.
Наша «Камбрия» была до того набита, что осела ниже ватерлинии; на борту было две сотни солдат, четыре механика, ветеринар и представитель торгового департамента Ливерпуля, которому надлежало на месте определить, какие срочные поставки могут сразу понадобиться в случае войны. «Патриотический долг граждан Ливерпуля, — уведомил меня сей джентльмен при первой возможности, — жертвовать всем ради поддержки армии». Фамилия его была Нотон, и более гнусного и раболепного субъекта и представить себе невозможно. Я несколько раз с ним спорил за время пути и составил суждение, что веления презренной пользы, а никак не патриотизм воспламенили в нем это его чувство долга.
Погода нам благоприятствовала на первом галсе нашего пути к Мальте, хотя вы бы этого никак не сказали, услышав жалобные стоны и охи Беатрис. В первые три дня ничего не произошло, достойного упоминания, разве что судовая сука — колли — произвела на свет восьмерых щенков. Миртл потребовала пометить по ушку самого хилого из помета — для деток. Им полезно будет, она объявила, опекать что-то такое беспомощное и малюсенькое. В тот же вечер так называемая жена одного из солдат разрешилась девочкой. Спасибо, младенец умер три часа спустя, не то Миртл заставила бы нас и на него распространить свои заботы.
На борту нас потчевали дивной пищей. Не будет преувеличением сказать, что ели мы как короли. На завтрак подавали голубей, бифштексы, паштеты, всевозможными способами приготовленные яйца — омлеты, вкрутую, гоголь-моголь, глазуньи. Этот пир сервировался в восемь часов ровно. Двое механиков и, по воле злополучной моей судьбы, противный Нотон обыкновенно составляли мне компанию. Ни Джордж, ни женщины к завтраку не выходили. Джордж — оттого, что слишком много пил накануне; бедняжка Беатрис, которая так бодро и так настойчиво рвалась бороздить моря, теперь за это расплачивалась, торча, едва живая, в каюте и получая облегчение лишь тогда, когда Миртл вытаскивала ее наверх и, совершенно зеленую, прогуливала по палубе. Возможно, я был жесток — видит Бог, Беатрис давала мне слишком много поводов для этого, — но я придерживал язык. При всех недостатках, на нее можно положиться, особенно по части тех тайных услуг, какие требуются от жены. В отличие от Энни Беатрис исполняет супружеский долг с удовольствием и трогательно вносит свою долю вдохновенья в минуты наших блаженных кувырканий.
На четвертый день пути стало очевидно, что Нотон не на шутку увлекся Миртл. Она, как всегда, ничего не замечала, а ведь он просто ей проходу не давал. Миртл не в первый раз вызывала трепет в мужественной груди, хотя Нотона, сказать по правде, даже при самом разнузданном воображении трудно отнести к разряду мужественных. Его увлечение Миртл меня удивляло. Вот уж я бы не подумал, что у него на это достанет проницательности; такой пустой малый, мне казалось, должен быть падок до более очевидных чар — розовые щечки, сияющие глазки, пышная грудь et cetera. А тут девушка небольшая, бледная, плоская как доска, угрюмые глаза, не зеленые, не карие, и уныло сложенный рот. Правда, если с Миртл разговориться или видеть, как она играет с детьми, как она улыбается, — тогда дело другое. Тут было просто колдовство какое-то. Беатрис ее обожала, и даже Энни, у которой, видит бог, были все основания ее ненавидеть, дарила ее всеми знаками искренней преданности.