Второе известие, не на один день просроченное, было о том, что Англия объявила войну России.
Неделю целую, последовавшую за роковой вестью, нам пришлось быть свидетелями тошнотворнейшей демонстрации патриотического пыла. Пушки палили с тех судов, которые уже вернулись в гавань якобы после разгрома Севастополя. Гостиница «Мессиери» стала главной явкой англичан, и все они жестикулировали, как иностранцы. И раньше-то не стоило выходить после наступления темноты, чтоб не наткнуться на пьяную солдатню, теперь это стало опасно не на шутку. Часто по ночам будили нас булькающие вопли несчастного, которому перерезали глотку. Поневоле сидя взаперти, мы обречены были ежевечерне внимать вокальным упражнениям миссис Ярдли, которая под звуки, извлекаемые одним галантерейщиком из фортепьяно, исполняла чувствительные баллады, например «Солдатскую слезу» и «Хочу погибнуть как солдат». Слава богу, она хоть не знала песни «Матушка, родимая, смерть моя близка», некогда популярной в нашем доме.
Джорджа тоже удручала вся эта атмосфера, впрочем, его томило кое-что повещественней, чем трели певчей птички в гостинице «Мессиери». Еще до отплытия в Константинополь он снесся с армейской медицинской службой в Манчестере и предложил свои услуги. Имея нужную квалификацию и опыт более чем пятилетней практики в хирургическом отделении ливерпульской больницы, он, однако, был отвергнут, как человек женатый. Ему не возбранялось выехать в качестве гражданского лица, добыть себе место в главных госпиталях Скутари или Галлиполи — это пожалуйста, но о приписке к полку не могло идти и речи. По прибытии нашем на восток он ни об одном из этих госпиталей даже не пытался наводить справки; если не был на берегу с Миртл, он возился со своим аппаратом, а то и вовсе пропадал в греческих кварталах с новообретенными друзьями. Надо признать, когда к нему обращались за помощью, он исполнял свой долг безотказно и бесплатно — лечил жену одного пожилого грека от водянки, пользовал миссис Ярдли, обжегшую себе руку, вскрыл одному ребенку нарыв et cetera.
Теперь же он меня удивил: не теряя времени, стал собираться в Скутари. Тут-то ему и пригодились его недавние медицинские заботы о миссис Ярдли: ее приятель, гвардейский полковник, забросив все дела, платил ему услугой за услугу. Хлопоты эти, впрочем, потребовали больше времени, чем ожидалось, и Джордж дергался из-за проволочки. Но — опять-таки он меня удивил, ибо оставил всякое попечение о трактире герцога Веллингтонского, да и за ужином едва пригубливал стакан. Строчил длинные письма, все больше матери, даже миссис О'Горман не поленился черкнуть несколько слов.
Однажды вечером, когда мы сидели на гостиничной веранде, смотрели на закат и поджидали дам, он вдруг повернулся ко мне и сказал, что надеется всегда иметь во мне друга. Я ответил, что душою рад и жду от него того же.
— Вы всегда обо мне заботились, Поттер, — сказал он. — Но не всегда я слушался ваших советов.
— Милый мой… — начал я.
— Я хочу, чтобы вы знали… на случай… если что… со мной случится… я назначаю вас своим душеприказчиком. Я надеюсь, вы мне не откажете.
— Ну полно, полно, — сказал я. — Зачем такие мысли? — Мне сделалось не по себе.
Как человек, лишенный ресурсов — денежных, я разумею, — я всегда тяжело опирался на щедрость Джорджа. Мне мечталось, что в один прекрасный день я смогу ему отплатить — благодаря моим сочинениям; увы, это осталось мечтой.
— Когда я получу место в Скутари, — сказал он, — у меня камень спадет с души, если вы останетесь здесь и приглядите за возвращением домой детей и Энни.
Разумеется, я согласился. Как мог я ему отказать? Тут он, путаясь и запинаясь, стал говорить о прежней своей жизни, о сожалениях, о загубленных возможностях, о силах, потраченных напрасно, et cetera… и как он чувствует, что война наконец-то даст ему опору, в которой он всегда так нуждался.
— Опору? — переспросил я.
— Даже, если хотите, подпорку, костыль, — сказал он. — Человеку, как я, нужно на что-то опираться, чтобы не рухнуть. Ну, кроме Миртл. Я много сделал такого, о чем теперь жалею.
— Лет эдак через сто, — заверил я его, — мы позабудем все, о чем теперь жалеем.
— Мне бы не хватило и тысячи, — сказал он, и, ей-богу, у него на глазах были слезы. Его слова встревожили меня; когда люди, подобные Джорджу, ударяются в самоанализ, это скорее не к добру.
Тут-то и явился Нотон и был, конечно, удивлен сердечностью моего приема. После многих вяканий и околичностей он наконец спросил у Джорджа, участвует ли тот господин, с которым обручена его сестра, в военных действиях. Джордж посмотрел на него в недоумении.