— Скажи, а чему Го учит тебя? — спросил я, когда мы вернулись в горную хижину Учителя.
Эту хижину пещеру он нашёл сам. Он нашёл её много лет назад выше того места, где туристическая тропа делает резкий поворот и переходит на другой борт ущелья. Это достаточно красивое место. Деревянный мост, который не сносит паводок. Стол и скамьи. В ущелье звенит поток, а вокруг стоят молчаливые вековые сосны. Меня всегда смущало в этом месте только одно. А именно — несколько костровищ, заваленных обожжёнными консервными банками. Я считаю, что в таких местах стоит обходиться одним костровищем, а не размножать их вокруг. Да и банки лучше всего уносить с собой, а не складывать из них кучи. Поток берёт начало метрах в двухстах. Он начинается ниоткуда, и сразу выглядит достаточно мощно. Выше по склону тропы нет. Да и идти там особенно некуда. Между валунами, засыпанными толстым слоем опавших листьев, торчат сухие ветки буков. Слой листвы настолько глубок, что иногда можно провалиться по колено. И всего в сотне метров выше по склону находится его хижина. Это старый выход воды. Когда то она шла отсюда, а потом в силу каких то причин начала бить ниже. Он оборудовал вход в эту пещеру хижину сверху. А сверху по этому ущелью никто не спускается, потому что выше идут только отвесные скалы. Да и не увидишь так сразу этот вход. Мне всегда было здесь очень уютно и спокойно. Эта пещерка даже продолжается вглубь скалы, и там, в конце небольшого прохода, есть даже маленький сталактит. Учитель хранит в ней некоторые вещи, необходимые для внезапной ночёвки. Хотя, как я узнал впоследствии, он не любит ночевать в горах, и делает это только в случае крайней необходимости.
— Хм… — Учитель задумался. Чувствовалось, что он недоволен моим вопросом. — Я не могу тебе рассказать об этом.
— Но ведь Го и тебя учит видеть? — спросил я вновь.
— Да. Скорее всего, можно сказать и так. Го учит меня видеть, — ответил он.
— Но что именно ты видишь, когда видишь? Свет?
— Я не могу тебе объяснить… — Учитель говорил медленно, как бы подбирая подходящие слова. — Это невозможно с помощью тех слов, которые используешь ты. Невозможно.
— А ты можешь показать это на сетке? — спросил я и сам удивился своему вопросу. Как будто его задал не я, а кто то другой во мне. Учитель удивлённо посмотрел на меня.
— Откуда ты знаешь, что на сетке можно показывать такие вещи? — спросил он с ноткой глубокого недоверия.
Я оказался застигнут его вопросом врасплох. Более того, я не знал на него ответа.
— Наверное, меня этому научил Го? — проговорил я неуверенно.
— Хм… — Учитель задумался. — Если Го научил тебя этому… Эти световые пятна, что ты видел… Казалось, он задумался.
— Что за световые пятна? — мне не терпелось услышать ответ.
— Каменная сетка и четыре угла — это очень древнее знание. Древний язык, корни которого утеряны. — Учитель поджал ноги и пошевелил сухой спирт в очаге. — Я могу показать тебе несколько видений с его помощью. Но ты всё равно не поймёшь. — Учитель покачал головой, как бы проговаривая про себя своё отрицательное заключение обо мне.
— Покажи мне их, пожалуйста! Я попробую понять! — я умоляюще посмотрел на Учителя.
Я чувствовал, что ключ к разгадке четырёх древних углов очень близок.Условие игры
В этой главе Игорь рассказывает об офтальмологе Мулдашеве, и наводит Учителя на рассказ о глазах. Он узнаёт, что именно глаза являются необходимым условием для продолжения Игры. Наконец Учитель начинает учить Игоря основам. Однако эти основы тонут в общих словах, и их довольно трудно вычленить из диалогов героев. Антропологические высказывания Учителя Игоря трудно комментировать. Скорее всего, они противоречат выводам официальной науки.
— Предлагаю сегодня поговорить о глазах, — неожиданно сказал Учитель светлым воскресным утром, когда мы расположились с ним на привале примерно в восьми километрах от его городской квартиры. Мне очень нравилось это время года — ранняя весна. В это время в горах стоит чудесная прозрачная погода, и по всем тропинкам на этой, южной стороне гор, растёт длинный изумрудный мох. Несмотря на то, что мы находились так близко от города, город совершенно не ощущался. Не ощущался до такой степени, что можно было сказать — не существовал.
— Что о них говорить! — рассмеялся я, разомлев на весеннем солнышке, — мы же не офтальмологи как Мулдашев.