· в другом случае человек, ощущая себя в настоящем,
В жизни оба способа “воспоминаний” у большинства налагаются друг на друга: воспоминанием большинства людей изначальный импульс даёт переживание, которое будит воображение; потом воображение охватывает и подавляет всё, и именно оно воспроизводит перед внутренним взором и слухом события, якобы имевшие место в прошлом.
Поэтому если человеку необходима истинная информация о событиях прошлого, то ему необходимо остановить воображение и пережить события заново, вызвав в сознание как можно больше ощущений из тех, что имели место в прошлом, чтобы в своём внутреннем мире пережить интересующие его события сызнова и переосмыслить их и своё отношение к ним уже с позиций себя сегодняшнего, а не прошлого.
Но как можно понять из слов Иешуа: «Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил», — Левий Матвей не умел переживать и потому не переживал заново события, о которых писал, а был «воображалой», вследствие чего он просто не мог не врать (как очевидец, сам того не осознавая) [142] бессознательно. Но кроме этого Левий без зазрения совести лгал осознанно, о чём речь пойдёт далее.
Теперь вернёмся к верованиями Левия. Какому богу верует Левий М.А.Булгаков показывает в романе прямо:
«Когда осуждённых повели на гору, Левий Матвей бежал рядом с цепью в толпе любопытных, стараясь каким-нибудь образом незаметно дать знать Иешуа хотя бы уж то, что он, Левий, здесь, с ним, что он не бросил его на последнем пути и что он молится о том, чтобы смерть Иешуа постигла как можно скорее (выделено жирным нами при цитировании: в своём желании убить Иешуа Левий превзошёл даже посвящённых в нечто членов синедриона во главе с Каифой). Но Иешуа, смотрящий вдаль, куда его увозили, конечно, Левия не видел.
И вот, когда процессия прошла около полуверсты по дороге, Матвея, которого толкали в толпе у самой цепи, осенила простая и гениальная мысль, и тотчас же, по своей горячности, он осыпал себя проклятиями за то, что она не пришла ему раньше. Солдаты шли не тесною цепью, между ними были промежутки. При большой ловкости и очень точном расчёте можно было, согнувшись, проскочить между двумя легионерами, дорваться до повозки и вскочить на неё. Тогда Иешуа спасен от мучений.
Одного мгновения достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в спину, крикнув ему: «Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей, твой верный и единственный ученик!»
К кому была обращена “молитва” Левия Матвея, если он молился не об избавлении Иешуа от казни (Богу всё возможно), а о том, чтобы «смерть его постигла как можно скорее»? И почему при всём кажущемся при взгляде со стороны безумии Левия Матвея, он думает о «ловкости и точном расчёте при исполнении замысла»?
После этого, Левий оставил процессию, направлявшуюся к месту казни, бегом вернулся в город, в хлебной лавке у городских ворот украл нож, побежал обратно, но опоздал сам убить Иешуа из “лучших”, как ему казалось побуждений. Казнь уже началась, кресты были водружены, на них висели приговорённые к смерти люди. «Когда истёк четвёртый час казни, мучения Левия достигли наивысшей степени, и он впал в ярость», после чего начал изрыгать проклятия, сначала в свой адрес, потом в адрес родителей, потом в адрес того
«— Проклинаю тебя, бог!
Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен.
— Ты глух! — рычал Левий. — Если бы ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же!
Зажмуриваясь, Левий ждал огня [143], который упадёт на него с неба и поразит его самого. Этого не случилось и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и обидные речи небу. Он кричал о полном своём разочаровании и о том, что существуют другие боги и религии. Да, другой бог не допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа, был сжигаем солнцем на столбе (выделено жирным нами при цитировании).
— Я ошибался! — кричал совсем охрипший Левий. — Ты — бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты — не всемогущий бог! Ты — чёрный бог! Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!»
В этом эпизоде показано, что Левию до этого момента некий бог был нужен в качестве «всевышнего полицейского», который обязан насаждать в мире «порядок» в том смысле, как его понимает Левий. И он проклинает
· того, в которого он верит, который предопределил крестную смерть Иешуа и, как воочию видит Левий, довёл Иешуа в потоке событий жизни до неё;
· «другого Бога», которого Левий не знает и, как видно из всего, знать не хочет и которому Левий не верит, хотя убеждён, что «другой Бог не допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа, был сжигаем солнцем на столбе».
Спрашивается, который из этих двух богов есть Бог истинный, Творец и Вседержитель, а который — только лишь олицетворение в психике Левия собрания небылиц и злобных наветов, возводимых на Бога, накопившихся в культуре, в которой свершилось его личностное становление?