| - Левий Матвей, - охотно объяснил арестант, - он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой, - тут арестант усмехнулся, - я лично не вижу | 'Matthew Levi,'[13] the prisoner explained willingly. 'He used to be a tax collector, and I first met him on the road in Bethphage,'[4] where a fig grove juts out at an angle, and I got to talking with him. He treated me hostilely at first and even insulted me - that is, thought he insulted me - by calling me a dog.' Here the prisoner smiled. 'I personally see nothing bad about this animal, that I should be offended by |
| ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово... | this word . . .' |
| Секретарь перестал записывать и исподтишка бросил удивленный взгляд, но не на арестованного, а на прокуратора. | The secretary stopped writing and stealthily cast a surprised glance, not at the arrested man, but at the procurator. |
| - ...однако, послушав меня, он стал смягчаться, - продолжал Иешуа, - наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать... | '. . . However, after listening to me, he began to soften,' Yeshua went on, 'finally threw the money down in the road and said he would go journeying with me . . .' |
| Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю: | Pilate grinned with one cheek, baring yellow teeth, and said, turning his whole body towards the secretary: |
| - О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу! | 'Oh, city of Yershalaim! What does one not hear in it! A tax collector, do you hear, threw money down in the road!' |
| Не зная, как ответить на это, секретарь счел нужным повторить улыбку Пилата. | Not knowing how to reply to that, the secretary found it necessary to repeat Pilate's smile. |
| - А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, - объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: - И с тех пор он стал моим спутником. | 'He said that henceforth money had become hateful to him,' Yeshua explained Matthew Levi's strange action and added: 'And since then he has been my companion.' |
| Все еще скалясь, прокуратор поглядел на арестованного, затем на солнце, неуклонно подымающееся вверх над конными статуями гипподрома, лежащего далеко внизу направо, и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: "Повесить его". Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной воды, жалобным голосом позвать собаку Банга, пожаловаться ей на гемикранию. И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора. | His teeth still bared, the procurator glanced at the arrested man, then at the sun, steadily rising over the equestrian statues of the hippodrome, which lay far below to the right, and suddenly, in some sickening anguish, thought that the simplest thing would be to drive this strange robber off the balcony by uttering just two words: 'Hang him.' To drive the convoy away as well, to leave the colonnade, go into the palace, order the room darkened, collapse on the bed, send for cold water, call in a plaintive voice for his dog Banga, and complain to him about the hemicrania. And the thought of poison suddenly flashed temptingly in the procurator's sick head. |
| Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом, и какие еще никому не нужные вопросы ему придется задавать. | He gazed with dull eyes at the arrested man and was silent for a time, painfully trying to remember why there stood before him in the pitiless morning sunlight of Yershalaim this prisoner with his face disfigured by beating, and what other utterly unnecessary questions he had to ask him. |
| - Левий Матвей? - хриплым голосом | 'Matthew Levi?' the sick man asked in a hoarse |
| спросил больной и закрыл глаза. | voice and closed his eyes. |
| - Да, Левий Матвей, - донесся до него высокий, мучающий его голос. | 'Yes, Matthew Levi,' the high, tormenting voice came to him. |
| - А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре? | 'And what was it in any case that you said about the temple to the crowd in the bazaar?' |
| Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в висок, был невыразимо мучителен, и этот голос говорил: | The responding voice seemed to stab at Pilate's temple, was inexpressibly painful, and this voice was saying: |
| - Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее. | 'I said, Hegemon, that the temple of the old faith would fall and a new temple of truth would be built. I said it that way so as to make it more understandable.' |
| - Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина? | 'And why did you stir up the people in the bazaar, you vagrant, talking about the truth, of which you have no notion? What is truth?'[15] |
| И тут прокуратор подумал: "О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше..." И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. "Яду мне, яду!"
|