| пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. | seven feet tall, but narrow in the shoulders, unbelievably thin, and, kindly note, with a jeering physiognomy. |
| Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть!.." | The life of Berlioz had taken such a course that he was unaccustomed to extraordinary phenomena. Turning paler still, he goggled his eyes and thought in consternation: 'This can't be! . . .' |
| Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо. | But, alas, it was, and the long, see-through citizen was swaying before him to the left and to the right without touching the ground. |
| Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца. | Here terror took such possession of Berlioz that he shut his eyes. When he opened them again, he saw that it was all over, the phantasm had dissolved, the checkered one had vanished, and with that the blunt needle had popped out of his heart. |
| - Фу ты черт! - воскликнул редактор, - ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, - он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали. | 'Pah, the devil!' exclaimed the editor. 'YOU know, Ivan, I nearly had heatstroke just now! There was even something like a hallucination . ..' He attempted to smile, but alarm still jumped in his eyes and his hands trembled. |
| Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: "Ну-с, итак..." - повел речь, прерванную питьем абрикосовой. | However, he gradually calmed down, fanned himself with his handkerchief and, having said rather cheerfully: 'Well, and so . . .', went on with the conversation interrupted by their soda-drinking. |
| Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. | This conversation, as was learned afterwards, was about Jesus Christ. The thing was that the editor had commissioned from the poet a long anti-religious poem for the next issue of his journal. Ivan Nikolaevich had written this poem, and in a very short time, but unfortunately the editor was not at all satisfied with it. Homeless had portrayed the main character of his poem - that is, Jesus - in very dark colours, but nevertheless the whole poem, in the editor's opinion, had to be written over again. And so the editor was now giving the poet something of a lecture on Jesus, with the aim of underscoring the poet's essential error. |
| Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича - изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с | It is hard to say what precisely had let Ivan Nikolaevich down - the descriptive powers of his talent or a total unfamiliarity with the |
| вопросом, по которому он писал, - но Иисус в него получился ну совершенно как живой, некогда существовавший Иисус, только правда снабженный всеми отрицательными чертами Иисус. | question he was writing about - but his Jesus came out, well, completely alive, the once-existing Jesus, though, true, a Jesus furnished with all negative features. |
| Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем - простые выдумки, самый обыкновенный миф. | Now, Berlioz wanted to prove to the poet that the main thing was not how Jesus was, good or bad, but that this same Jesus, as a person, simply never existed in the world, and all the stories about him were mere fiction, the most ordinary mythology. |
| Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса, -есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка. | It must be noted that the editor was a well-read man and in his conversation very skilfully pointed to ancient historians - for instance, the famous Philo of Alexandria[6] and the brilliantly educated Flavius Josephus[7] - who never said a word about the existence of Jesus. Displaying a solid erudition, Mikhail Alexandrovich also informed the poet, among other things, that the passage in the fifteenth book of Tacitus's famous Annals, the forty-fourth chapter, where mention is made of the execution of Jesus, was nothing but a later spurious interpolation.
|