Выбрать главу
It was all over, and there was nothing more to talk about. Ha-Nozri was departing for ever, and there was no one to cure the dreadful, wicked pains of the procurator, there was no remedy for them except death. But it was not this thought which now struck Pilate. The same incomprehensible anguish that had already visited him on the balcony pierced his whole being. He tried at once to explain it, and the explanation was a strange one: it seemed vaguely to the procurator that there was
может быть, чего-то не дослушал.something he had not finished saying to the condemned man, and perhaps something he had not finished hearing.
Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела. Она улетела, а тоска осталась необъясненной, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тут же погасшая какая-то короткая другая мысль: "Бессмертие... пришло бессмертие..." Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке.Pilate drove this thought away, and it flew off as instantly as it had come flying. It flew off, and the anguish remained unexplained, for it could not well be explained by another brief thought that flashed like lightning and at once went out - 'Immortality . . . immortality has come . . .' Whose immortality had come? That the procurator did not understand, but the thought of this enigmatic immortality made him grow cold in the scorching sun.
- Хорошо, - сказал Пилат, - да будет так.'Very well,' said Pilate, 'let it be so.'
Тут он оглянулся, окинул взором видимый ему мир и удивился происшедшей перемене. Пропал отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень.Here he turned, gazed around at the world visible to him, and was surprised at the change that had taken place. The bush laden with roses had vanished, vanished were the cypresses bordering the upper terrace, and the pomegranate tree, and the white statue amidst the greenery, and the greenery itself.
Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе с ними двинулся и сам Пилат. Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев, гнев бессилия.
In place of it all there floated some purple mass,[28] water weeds swayed in it and began moving off somewhere, and Pilate himself began moving with them. He was carried along now, smothered and burned, by the most terrible wrath - the wrath of impotence.
- Тесно мне, - вымолвил Пилат, - тесно мне!'Cramped,' said Pilate, 'I feel cramped!'
Он холодною влажною рукою рванул пряжку с ворота плаща, и та упала на песок.With a cold, moist hand he tore at the clasp on the collar of his cloak, and it fell to the sand.
- Сегодня душно, где-то идет гроза, -отозвался Каифа, не сводя глаз с покрасневшего лица прокуратора и предвидя все муки, которые еще предстоят. "О, какой страшный месяц нисан в этом году!"'It's sultry today, there's a storm somewhere,' Kaifa responded, not taking his eyes off the procurator's reddened face, and foreseeing all the torments that still lay ahead, he thought: 'Oh, what a terrible month of Nisan we're having this year!'
- Нет, - сказал Пилат, - это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа, -и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и добавил:- Побереги себя, первосвященник.'No,' said Pilate, 'it's not because of the sultriness, I feel cramped with you here, Kaifa.' And, narrowing his eyes, Pilate smiled and added: "Watch out for yourself, High Priest.'
Темные глаза первосвященника блеснули, и, не хуже, чем ранее прокуратор, он выразил на своем лице удивление.The high priest's dark eyes glinted, and with his face - no less artfully than the procurator had done earlier - he expressed amazement.
- Что слышу я, прокуратор? - гордо и спокойно ответил Каифа, - ты угрожаешь'What do I hear, Procurator?' Kaifa replied proudly and calmly. "You threaten me after
мне после вынесенного приговора, утвержденного тобою самим? Может ли это быть? Мы привыкли к тому, что римский прокуратор выбирает слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон?you yourself have confirmed the sentence passed? Can that be? We are accustomed to the Roman procurator choosing his words before he says something. What if we should be overheard, Hegemon?'
Пилат мертвыми глазами посмотрел на первосвященника и, оскалившись, изобразил улыбку.Pilate looked at the high priest with dead eyes and, baring his teeth, produced a smile.
- Что ты, первосвященник! Кто же может услышать нас сейчас здесь? Разве я похож на юного бродячего юродивого, которого сегодня казнят? Мальчик ли я, Каифа? Знаю, что говорю и где говорю. Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что и мышь не проникнет ни в какую щель! Да не только мышь, не проникнет даже этот, как его... из города Кириафа. Кстати, ты знаешь такого, первосвященник? Да... если бы такой проник сюда, он горько пожалел бы себя, в этом ты мне, конечно, поверишь? Так знай же, что не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему, -и Пилат указал вдаль направо, туда, где в высоте пылал храм, - это я тебе говорю -Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье!'What's your trouble. High Priest? Who can hear us where we are now? Do you think I'm like that young vagrant holy fool who is to be executed today? Am I a boy, Kaifa? I know what I say and where I say it. There is a cordon around the garden, a cordon around the palace, so that a mouse couldn't get through any crack! Not only a mouse, but even that one, what's his name . . . from the town of Kiriath, couldn't get through. Incidentally, High Priest, do you know him? Yes ... if that one got in here, he'd feel bitterly sorry for himself, in this you will, of course, believe me? Know, then, that from now on. High Priest, you will have no peace! Neither you nor your people' - and Pilate pointed far off to the right, where the temple blazed on high -'it is I who tell you so, Pontius Pilate, equestrian of the Golden Spear!'