| five-fifty! Besides, at the Coliseum they serve three-day-old perch, and, besides, there's no guarantee you won't get slapped in the mug with a bunch of grapes at the Coliseum by the first young man who bursts in from Theatre Alley. No, I'm categorically opposed to the Coliseum,' the gastronome Amvrosv boomed for the whole boulevard to hear. 'Don't try to convince me, Foka!' |
| - Я не уговариваю тебя, Амвросий, - пищал Фока. - Дома можно поужинать. | 'I'm not trying to convince you, Amvrosy,' Foka squeaked. 'One can also dine at home.' |
| - Слуга покорный, - трубил Амвросий, -представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель! Ги-ги-ги!.. Оревуар, Фока! - и, напевая, Амвросий устремлялся к веранде под тентом. | 'I humbly thank you,' trumpeted Amvrosy, 'but I can imagine your wife, in the communal kitchen at home, trying to do perch au naturel to order in a saucepan! Hee, hee, hee! ... Aurevwar, Foka!' And, humming, Amvrosy directed his steps to the veranda under the tent. |
| Эх-хо-хо... Да, было, было!.. Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? | Ahh, yes! ... Yes, there was a time! ... Old Muscovites will remember the renowned Griboedov's! What is poached perch done to order! Cheap stuff, my dear Amvrosy! But sterlet, sterlet in a silvery chafing dish, sterlet slices interiaid with crayfish tails and fresh caviar? And eggs en cocotte with mushroom puree in little dishes? |
| А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, - на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?! Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!.. | And how did you like the fillets of thrush? With truffles? Quail a la genoise? Nine-fifty! And the jazz, and the courteous service! And in July, when the whole family is in the country, and you are kept in the city by urgent literary business - on the veranda, in the shade of the creeping vines, in a golden spot on the cleanest of tablecloths, a bowl of soup printanier? Remember, Amvrosy? But why ask! I can see by your lips that you do. What is your whitefish, your perch! But the snipe, the great snipe, the jack snipe, the woodcock in their season, the quail, the curlew? Cool seltzer fizzing in your throat?! But enough, you are getting distracted, reader! Follow me!. . . |
| В половине одиннадцатого часа того вечера, когда Берлиоз погиб на Патриарших, в Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней | At half past ten on the evening when Berlioz died at the Patriarch's Ponds, only one room was lit upstairs at Griboedov's, and in it languished twelve writers who had gathered for |
| томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича. | a meeting and were waiting for Mikhail Alexandrovich. |
| Сидящие на стульях, и на столах, и даже на двух подоконниках в комнате правления МАССОЛИТа серьезно страдали от духоты. Ни одна свежая струя не проникала в открытые окна. Москва отдавала накопленный за день в асфальте жар, и ясно было, что ночь не принесет облегчения. Пахло луком из подвала теткиного дома, где работала ресторанная кухня, и всем хотелось пить, все нервничали и сердились. | Sitting on chairs, and on tables, and even on the two window-sills in the office of the Massolit executive board, they suffered seriously from the heat. Not a single breath of fresh air came through the open windows. Moscow was releasing the heat accumulated in the asphalt all day, and it was clear that night would bring no relief. The smell of onions came from the basement of the aunt's house, where the restaurant kitchen was at work, they were all thirsty, they were all nervous and angry. |
| Беллетрист Бескудников - тихий, прилично одетый человек с внимательными и в то же время неуловимыми глазами - вынул часы. Стрелка ползла к одиннадцати. Бескудников стукнул пальцем по циферблату, показал его соседу, поэту Двубратскому, сидящему на столе и от тоски болтающему ногами, обутыми в желтые туфли на резиновом ходу. | The belletrist Beskudnikov - a quiet, decently dressed man with attentive and at the same rime elusive eyes - took out his watch. The hand was crawling towards eleven. Beskudnikov tapped his finger on the face and showed it to the poet Dvubratsky, who was sitting next to him on the table and in boredom dangling his feet shod in yellow shoes with rubber treads. |
| - Однако, - проворчал Двубратский. | 'Anyhow,' grumbled Dvubratsky. |
| - Хлопец, наверно, на Клязьме застрял, -густым голосом отозвалась Настасья Лукинишна Непременова, московская купеческая сирота, ставшая писательницей и сочиняющая батальные морские рассказы под псевдонимом "Штурман Жорж". | ‘The laddie must've got stuck on the Klyazma,' came the thick-voiced response of Nastasya Lukinishna Nepremenova, orphan of a Moscow merchant, who had become a writer and wrote stories about sea battles under the pen-name of Bos'n George. |
| - Позвольте! - смело заговорил автор популярных скетчей Загривов. - Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил, вместо того чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то назначено в десять? | 'Excuse me!' boldly exclaimed Zagrivov, an author of popular sketches, 'but I personally would prefer a spot of tea on the balcony to stewing in here. The meeting was set for ten o'clock, wasn't it?'
|