| And now those standing by the remains of the deceased were debating what was the better thing to do: to sew the severed head to the neck, or to lay out the body in the hall at Griboedov's after simply covering the dead man snugly to the chin with a black cloth? |
| Да, Михаил Александрович никуда не мог позвонить, и совершенно напрасно возмущались и кричали Денискин, Глухарев и Квант с Бескудниковым. Ровно в полночь все двенадцать литераторов покинули верхний этаж и спустились в ресторан. Тут опять про себя недобрым словом помянули Михаила Александровича: все столики на веранде, натурально, оказались уже занятыми, и пришлось оставаться ужинать в этих красивых, но душных залах. | No, Mikhail Alexandrovich could not call anywhere, and Deniskin, Glukharev and Quant, along with Beskudnikov, were being indignant and shouting quite in vain. Exactly at midnight, all twelve writers left the upper floor and descended to the restaurant. Here again they silendy berated Mikhail Alexandrovich: all the tables on the veranda, naturally, were occupied, and they had to stay for supper in those beautiful but airless halls. |
| И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: "Аллилуйя!!" это ударил знаменитый Грибоедовский джаз. | And exactly at midnight, in the first of these halls, something crashed, jangled, spilled, leaped. And all at once a high male voice desperately cried out 'Hallelujah!' to the music. The famous Griboedov jazz band struck up. |
| Покрытые испариной лица как будто засветились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади, в лампах | Sweat-covered faces seemed to brighten, it was as if the horses painted on the ceiling came alive, the lamps seemed to shine with added |
| как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда. | light, and suddenly, as if tearing loose, both halls broke into dance, and following them the veranda broke into dance. |
| Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Джоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках. | Glukharev danced with the poetess Tamara Polumesyats, Quant danced, Zhukopov the novelist danced with some movie actress in a yellow dress. Dragunsky danced, Cherdakchi danced, little Deniskin danced with the enormous Bos'n George, the beautiful Semeikina-Gall, an architect, danced in the tight embrace of a stranger in white canvas trousers. |
| Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним хилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице. | Locals and invited guests danced, Muscovites and out-of-towners, the writer Johann from Kronstadt, a certain Vitya Kuftik from Rostov, apparendy a stage director, with a purple spot all over his cheek, the most eminent representatives of the poetry section of Massolit danced - that is, Baboonov, Blasphemsky, Sweetkin, Smatchstik and Addphina Buzdyak - young men of unknown profession, in crew cuts, with cotton-padded shoulders, danced, someone very elderly danced, a shred of green onion stuck in his beard, and with him danced a sickly, anaemia-consumed girl in a wrinkled orange silk dress. |
| Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: "Виноват, гражданин!" Где-то в рупоре голос командовал: "Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!" Тонкий голос уже не пел, а завывал: "Аллилуйя!". Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад. | Streaming with sweat, waiters carried sweating mugs of beer over their heads, shouting hoarsely and with hatred: 'Excuse me, citizen!' Somewhere through a megaphone a voice commanded: 'One Karsky shashlik! Two Zubrovkas! Home-style tripe!' The high voice no longer sang, but howled 'Hallelujah!' The clashing of golden cymbals in the band sometimes even drowned out the clashing of dishes which the dishwashers sent down a sloping chute to the kitchen. In short - hell. |
| И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения. Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широким кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов, а его | And at midnight there came an apparition in hell. A handsome dark-eyed man with a dagger-like beard, in a tailcoat, stepped on to the veranda and cast a regal glance over his domain. They used to say, the mystics used to say, that there was a time when the handsome man wore not a tailcoat but a wide leather belt with pistol butts sticking from it, and his raven |
| волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл в Караибском море под его командой бриг под черным гробовым флагом с адамовой головой. | hair was tied with scarlet silk, and under his command a brig sailed the Caribbean under a black death flag with a skull and crossbones. |
| Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики, никаких Караибских морей нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними корвет, не стелется над волною пушечный дым. Нет ничего, и ничего и не было! Вон чахлая липа есть, есть чугунная решетка и за ней бульвар... И плавится лед в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..
|