Воланд не одобрил этого доказательства. Ему вообще не по нраву человеческая свобода. Вся история появления Воланда в Москве — это обнажение коренной несвободы людей. Да и как быть этой свободе у тех людей, которые сами перерезали пуповину, соединяющую их с миром Высшей Свободы?
Когда Булгаков только приступил к работе над романом, то первая же его глава носила название «Шестое доказательство»[90]. О кантовском доказательстве тогда еще Булгаков не упоминал. Так в чем же состояло шестое доказательство, ставшее седьмым и не связанное с Кантом? В явлении Воланда и его власти.
По точной формуле архиепископа Иоанна Шаховского: «Первой целью своею Зло ставит сокрытие себя»[91]. Но в романе Булгакова табу на примечание этого Зла снято.
Дьявол выписан столь живо и реалистично, что Д. С. Лихачев как-то заметил, что после «Мастера и Маргариты» по крайней мере в бытии дьявола сомневаться нельзя. Во вполне конкретную московскую «мозаику жизни» вписан дьявол. «Шепот „Нечистая сила…“ слышался в очередях, стоявших у молочных, в трамваях, в магазинах, в квартирах, в кухнях, в поездах, и дачных и дальнего следования, на станциях и полустанках, на дачах и на пляжах…
Но факт все-таки, как говорится, остается фактом, и отмахнуться от него без объяснений никак нельзя: кто-то побывал в столице. Уж одни угольки, оставшиеся от Грибоедова, да и многое другое слишком красноречиво это подтверждали» (эпилог).
Дьявол играючи опровергает всех атеистов. Он не боится советской милиции и пулеметов. С его реальностью охотно примиряется сознание читателя.
Воланд есть. И все же он не всемогущ.
Значит, должно быть что-то, что сильнее его и добрее его и что может его сдержать. Что это может быть? Кто?
Виктор Цой эту формулу дал в таком виде:
Такой ход мысли можно проиллюстрировать еще двумя примерами.
В конце 20-х годов по России распространился следующий анекдот.
В школе у первоклашек учительница проводит урок по атеистическому воспитанию. Она пояснила детям, что Бога нет, что его попы и буржуи придумали, чтобы им было легче рабочий класс эксплуатировать. В конце урока следует закрепление пройденного материала. Учительница спрашивает малышей: «Ну что, дети, все поняли, что Бога нет?» Ребятишки подтверждают: «Поняли!» — «А теперь, дети, сложите ваши пальчики вот так (учительница показывает фигу) и поднимите ваши руки кверху!» Все дети это делают, и только один мальчик остается сидеть как прежде. — «Ванечка, а ты почему руку не поднял?» — «Так, Марьванна, если там никого нет, то кому мы все это показываем?!»
На философском языке сюжет «Мастера и Маргариты» изложил Н. А. Бердяев. По его мысли, именно из неизмеримого могущества зла в мире следует бытие Бога. Ведь если зла так много и тем не менее встречаются редкие островки света — значит, есть что-то, не позволяющее «тайфуну зла» переломить «тростники добра». Есть какая-то более могущественная сила, которая не позволяет океанскому прибою размыть прибрежные пески. У сил добра, столь редких в мире сем, есть тайный стратегический резерв — в мире Ином. Небесконечность могущества зла есть доказательство бытия Бога…
«Обращаясь к русскому человеку, сильно прополосканному в разных щелочных растворах материализма (но вследствие этого особенно чуткому к высшей действительности), и думая о всяком человеке, Булгаков советует не забывать святых слов, оканчивающихся: „…и избави нас от лукавого…“ С шекспировским блеском его книга открывает подлинную ситуацию человека, еще находящегося в области Понтия Пилата» (архиеп. Иоанн Шаховской)[92].
Когда Иешуа равен Иисусу
Булгаковский роман — это провокация.
Но и сам Христос провокативен.
Провокация Его в том, что Он разрешает воспринимать Себя совершенно по-разному, не спеша изобильно творимыми чудесами доказывать Свой божественный статус.
На Христа можно смотреть по-разному. Можно смотреть глазами апостола Иоанна, а можно — глазами Иуды…
В конце 1950-х годов, в то время, которое газеты называют «хрущевской оттепелью», появилась волна мемуаров классиков советской культуры. Появились первые сведения о людях, погибших в лагерях, арестованных, гонимых, в том числе о выдающихся ученых, поэтах, писателях. И тогда те, кто процветали и получали сталинские премии и ордена, ринулись защищать свой успех, который стал выглядеть весьма скандальным на фоне трагедий их репрессированных коллег: «Ну что вы, я дружил с теми, кто был в ГУЛАГе, я даже пробовал их защищать… Ну и что же, что мне пришлось написать в „Правде“ статью против этого моего друга… При этом я сколько мог старался его защищать… От меня требовали написать, будто он агент японской разведки, а я ограничился тем, что написал, что он глубоко заблуждается… Да я сам чудом избежал ареста! Я так мужественно его защищал, что даже премию только второй степени получил, хотя по своим талантам заслуживал первой!..»[93]
90
См.: