Может, на десятый день охоты графчик приходит домой не с пустыми руками. Кете встречает его радостными криками, не может надивиться добыче. Перекинув ружье через плечо, Андрюс несет на веревке щуку, которую по случаю купил у рыбака.
Местечковые, позабыв обо всех делах, останавливаются и рассуждают, можно ли подстрелить щуку. Тем временем возвращается из деревни Кризас, окончивший наряжать чью-то единственную дочку и, судя по всему, хлебнувший пенистого ячменного. Сопровождаемый подмастерьями, портной шагает, словно под музыку, высоко задирая ноги. Услышав, о чем толкуют жители местечка, он сует нос в толпу.
— Э, вот и я с охоты! — Кризас вытаскивает из сумки жирного селезня. — Иду мимо Аркучяй, гляжу— утки летят. Я в кусты, приготовил ножницы, и, как только утки мимо меня, я первым делом ихнего губернатора — чирк, развязал сумку — швырк. Сотню штук настриг, ножницы притупились, иду теперь поточить!
Сказав это и положив селезня в сумку, Кризас подмигивает вслед Андрюсу, который уже направился к дому мастера:
— На охоте кому как повезет — целился в волка, а подстрелил хорька.
Понимают местечковые, что Кризас бросает камушки в огород Андрюса. Как-то не вяжутся с убогой Девейкиной лачугой новые повадки графчика. Слишком уж колет всем глаза внезапное барство ленивого сына. Не впервые возникает эта загадка и перед семьей. Домашние мастера с явной тревогой следят, как всякий день Андрюс тащит в дом покупки. Осеняя себя крестным знамением, матушка подбирает с мусорной кучи пустые коробки от конфет, от папирос, показывает их старику.
— Не иначе — укокошил он кого, — пугает мастер.
От такого неожиданного предположения старушка приседает, словно кто замахнулся топором на ее седую голову. Смотрит она на мужа, и беззвучно шевелятся ее обветренные губы.
Будь у Андрюса незапятнанное прошлое, еще можно было бы поверить, что он женился на немке не только ради ее красивых глаз. Где-где, а уж в Паграмантисе не отыщешь родителей, которые бы с легким сердцем согласились отдать и дочь, и приданое первому приблудному с чужой стороны, не знающему их языка и не признающему их богов. Простым людям, ценящим каждую копейку, все это непонятно. Характерно и то, что Андрюс с женой не ищут жилья попросторнее, по своему карману, а ютятся под бедной кровлей мастера.
Сотни и сотни раз собирается Девейка выгнать Андрюса с немкой, но оттаивает его сердце, и снова он терпит их.
Все утешение для мастера: работа и друзья. Йонас уже давно не ходит на плотах — он носит контрабандой книги и газеты. Об этом не должен знать ни один человек с длинным языком, а особенно следует скрывать это от графчика.
В деревне и городке есть много надежных мужчин, которые складываются по копеечке и тогда узнают, что творится на белом свете. Чтение тайных и опасных сочинений, за которые ежечасно можно угодить на каторгу, становится увлекательным и волнующим занятием. Оно облегчает тяжкое прозябание горемык, наполняют лачуги надеждой, помогают жить.
В одно мартовское утро потянулись бабенки к дому мастера, как будто кто их туда звал, забрались в закуток к Симасовой жене, говорили там шепотом, словно бобы лущили. Верховодила этим советом рыбачиха. Опустила она в чугун с кипящей водой березовый веник, повесила над дверьми больной ладанки, а гончариха помогла ей выгнать вон мужиков. Дескать, будут они пироги печь, свой бабий медок варить, пусть никто у них под ногами не путается. Однако по всем дворам знали: Симасова жена скоро рассыплется.
После обеда до Девейкиных ушей долетела уже давно неслыханная под его кровлей музыка. Нетерпеливый старик совался на бабью половину со своей трубочкой, но женщины гнали его вон. И когда вышедшая повитуха Шяшкутене не стала забирать картузы у мужиков, собравшихся у мастера, дед понял: внучка. Можно было и по голосу догадаться: кузнецы и швецы приветствуют жизнь бодрее. Мастер был немного огорчен и, когда ему позволили взглянуть на куколку, быстро отвел свой ус. Все-таки Симас мог радоваться: это было самое лучшее, что он выковал на своем веку.
В трудное время появился новый рот. С самой осени, принесшей паграмантским хлеборобам скудный урожай, разгуливал по окрестным холмам призрак голода. Богатеи увольняли батраков, подешевели рабочие руки, и к весне многие местечковые готовы были работать за одну еду. Лихую годину на собственной шкуре испытали и ремесленники: редко привозили новые заказы, трудно стало взыскивать долги хотя бы картошкой или зерном. У кого было накоплено съестное, тот зажимал запас или же заламывал не по-божески. Хлеб с остями стал лакомством для всякого узкополосника.
Рубанок и пила мастера Девейки все реже подавали голос в мастерской. Йонас только теперь поднялся с постели — слег он после того, как его, возвращающегося из Пруссии с книжной ношей, стражники загнали на обледеневшее болото. Кожевенная мастерская, где прежде работал Йонас, вдруг закрылась. Других предприятий в местечке не было. Сплав еще не начинался, да и такая работа снова свалила бы Йонаса в постель. Симас зашибал немного, и Девейки, как и другие многосемейные бедняки, питались ржа ной похлебкой, свекольником и надеялись, что вот-вот зазеленеют поля и появится хоть такое подспорье, как щавель.
Мужчины, слоняясь из угла в угол, не зная, чем заняться, от безделья сами себе опостылели, ворчат, огрызаются. Перемены можно заметить и в Андрюсовом графстве. Вот-вот сбудется пророчество мастера: исчезло ружье, не чихают больше часы, и барчук все умильнее поглядывает на дымящуюся домашнюю похлебку, от которой еще недавно нос воротил. По-иному заворковала пара голубков. Слышат домочадцы — из Андрюсовых уст сыплются жалобы, черти, суки. Несколько раз видел отец, как немка обхватывала руками шею щеголя, а тот плевался и отталкивал жену.
Но женщина оставалась доброй даже тогда, когда Андрюс вспомнил свою старую любовь, начал снова встречаться с поповной. Когда он возвращается под хмельком Кете раздевает его, укладывает спать, все перед ним на коленках, все приговаривает: «Майн Андрэ». Дважды мастер чуть не впутался в их дела, дважды снимал с себя ремень, когда щеголь, скорчив кислую мину, искал повода поругаться с немкой. Раз Андрюс смахнул со стола еду, принесенную ему Кете. Женщина подобрала ложки, вытерла пол и, подняв на него глаза, как на господа бога, подошла приласкаться. Графчик высунул язык, передразнивая ее немецкую речь. Кете и на это откликнулась преданной лаской. Когда Андрюс заторопился уходить, она преградила ему дорогу, стала щекотать его и сквозь смех и слезы назвала мужа одним из его любимых имен. Это был нежный упрек графчику за его дружбу с русской, но в ответ он жестоко ударил Кете локтем в бок.
Мастер встретил сына с ремнем в руке, но немка подбежала, встала между сыном и отцом, грудью к свекру. Мастер отступил.
На некоторое время дома установилось затишье. Андрюс снова завтракает в постели, покуривает папироски. Но уже не украшают немкину шею бусы, не греют ее плечи шали с бахромой, а на белом лбу залегла морщинка.
Третий месяц томит Паграмантис то и дело повторяемое слово: «Война!» Над мирными жителями этого края, вдоволь испытавшими нужду и гнет, в псалмах молившими господа об избавлении от чумы, голода и войны, теперь смертной тенью нависло одно из этих страшных бедствий. Правда, это происходило очень далеко, но тягостное предчувствие приближения чего-то страшного и неотвратимого заставляло людей собираться в кучки, так они чувствовали себя смелее. Повсюду только и слышно:
— Мукден, Порт-Артур…
Мало таких спокойных людей, как портной Кризас. В кругу надежных земляков он достает газету и читает вслух последние вести с поля сражений. Многие соседи приносят ему солдатские письма — прочесть и ответ написать. Портной умеет и поспевает всем услужить. Никогда еще его перышко так не трудилось. И всякий плачет, слушая, как портной читает про раненого солдата, которого бросили на поле черным воронам:
… Пришла бы ты, матушка, защитить мои голубые очи от лихих птиц. Но слышишь ли ты меня, ведаешь ли, где я. Не придешь… далеко твоего сынка угнали. Надеялась, матушка, что на старости лет буду я тебе опорой, а теперь вот через месяц-другой зарыдаешь над моим деревянным ящиком. Так отчего ж я тут лежу, за что меня подстрелили? Будто бы за родину. Говорил ротный: «Ребята, защитим отечество от врагов..» Я сразу даже не понял, что это за отечество. Чужие люди, чужой край, и должен я драться с теми, кто не причинил мне никакого зла. Говорят, потому нас воевать послали, что царю земли не хватает. Слышите — царю и его толстопузам земли мало! Ехал я к Амуру целый месяц, днем и ночью без остановки, видел пашни бескрайние, леса и луга такие обширные, что и глазом их конца-края не достигнуть… Все это царская вотчина, а ему и этого еще мало…