Как бы там ни было — сегодня под кровлей мастера оживление и веселье. Уже третий год живет и здравствует Девейка, вырвавшийся из ногтей смерти. Своей мудростью он избавил от великой беды общину паграмантских мастеровых и узкополосников. На сей раз уже не драгунская сабля нависла над головой горемык, а божий перст решил испытать их терпение и, может быть, лишить их крова, отобрать последний кусок хлеба: сгрудился на реке лед, широкий паводок залил их полоски, огромные льдины врезались в пашни и кинулись разрушать берега общинного выгона. Ремесленники провели без сна много страшных ночей, с тревогой наблюдая, как все шире разливается река, приближаясь к их гнездам. Все перетаскивали свой скарб на более высокие места, выводили скот и, коченея от стужи, ждали гибели. Не скоро спал паводок, но и тогда не наступила радость: река, изменив свое русло, холодным обширным озером разлилась по их огородам, по выгону за местечком и продержалась так даже во время летней засухи. Щавель, которым каждую весну питалась беднота, когда кончался хлеб и другие припасы, и трава, кормившая их коз, большей частью были похоронены под водой.
Перед прибрежными жителями вновь замаячил призрак голода. Собравшись, совещались они, что предпринять. Многие предлагали сбросить в общий котел последние копейки и снарядить честного человека, чтобы тот свез деньги в Кретингу и пожертвовал во славу святого Антония, не раз являвшего чудеса. Может быть, послушавшись святого, вода в следующем году вернется в свое русло. Другие предлагали обратиться к губернатору с просьбой помочь им, выделить новое пастбище. Девейка, узнав, сколько копеек могут собрать пострадавшие, заявил:
— Будьте спокойны: за такие деньги ни святой Антоний, ни губернатор не станут себя утруждать. Ну, все как есть — завтра на луга!
Так и сделали. Мастер придумал, как отвести воду и совладать с ее норовом. Целый месяц бабы, мужики и дети в свободное от основных работ время по указаниям мастера трудились на реке. Ремесленники и узкополосники собрали с полей булыжники, сделали далеко уходящую в воду запруду из двух рядов крепко вбитых кольев, перевязанных ивняком, чтобы сдерживать вымываемый песок, скрепили ее камнями, подровняли склоны луга, покрыв их в опасных местах дерном, по глубокому рву воду из ложбины спустили в реку и, переведя дух, ожидали новую весну. Были и такие, которые насмехались над работягами, обзывая все это новым Девейкиным рапапланом. Когда подошла пора нового паводка и тронулся лед, жители местечка, взобравшись на пригорки, беспокойно следили за прибывающей водой. Девейка, втыкая в берег колышки, наблюдал, как поднимается река, весело покрикивал соседям, что опасность минует. Два дня угрожала река общинному выгону и лачугам, но потом, словно утомившись, отступила в старое русло. Отступили голод и невзгоды. И удалось не только обуздать реку: когда солнце основательно пригрело, перед глазами узкополосников раскинулось обмелевшее дно, поблескивая плодородной тиной, — отвоеванный у воды огромный кусок земли, вскоре покрывшийся зеленой травкой. Неописуемая радость охватила всю общину
— Мастер, ты наш благодетель, — твердили все в один голос. — Что бы мы делали, если б ты помер!
— Ага, пожалели! А теперь уже могу подыхать?
— Нет, нет! — твердили все. — Не отдадим тебя курносой.
Счастливый день в жизни мастера, ради которого можно забыть о многих невзгодах, а заботы отложить на завтра! Сегодня не только праздник победы над рекой, но и крестины первого Симасова сына. Мастер пообещал своей старушке сделать ножную тележку, чтобы могла она в костел ездить, если только вымолит сынка для Марцелике. На этот раз сбылись мечты мастера: родился мальчуган. Едва только внучек издал первый писк, дед схватил его и усадил на книгу, чтобы вырос ученым, чтобы дальше видел, больше понимал. Немедленно завещал он младенцу и свой верстак, а теперь, рассаживая за столом своих крестников, велит им потесниться, чтобы зубы у внучка редкими не выросли.
Сам мастер выбрал внуку имя Йонас и целый день ни на минуту не отходил от малыша, все носит его на руках, сует гостям поглядеть, сам пеленает и нисколько не: огорчается, если крикун обмочит ему полы.
Изба мастера полна соседей, немало тут и молодых, которые заполнили поредевшие места среди стариков. Тут же и преемник Кризаса Доминикелис, вырос паренек, держит скрипочку портного, неплохо уже пиликает. Тут и будущие гончары, столяры, удивляющие мастера своими светлыми мыслями, зрелым разумом, а кое в чем даже и обогнавшие их, стариков. Отрадно Девейке глядеть на молодую поросль, которой предстоит побороться не с одним паводком, а кое-кому и с бурей в одиночку потягаться. Целая дружина отважных колумбов! Сидит мастер в компании, среди гостей, сношенек, среди уцелевших родичей, и созревает уверенность: нечего хныкать! Чем богаты, тем и рады. Вот и Аготеле по-прежнему жива, единственный зуб у нее, да и тот шатается. Но от нее, съежившейся, как облупленный гороховый стручок, уже ничего не осталось, кроме длинного носа. Как и прежде, она всех учит, бранит, но сама целый год не встает с постели: ноженьки-прутики не держат уже ее старых костей.
Но только мастер присядет к какой-нибудь вдове да обнимет ее, как матушка уже шамкает запавшей сухонькой губой:
— Знаю, что у тебя на уме, старик ты, старик.
— То же, что и на сердце: только ты глаза закроешь, я и приманю себе птичку. В твоем гнезде не вышло, может, с другой полечится… Ха! Да разве за меня никто не пойдет, да разве я не сумею себе еще троих таких смастерить! — поднимает он внучонка. — Опустело гнездо, так чего же ждать: чем больше пискунов, тем веселее. Только вот ты, маменька, никак глаз не закроешь… — пилит старик свою половину.
Он обходит вокруг стола, угощает, потчует, как петух, успевающий присмотреть за своим курятником: маменьку погладить, Марцелике поцеловать, другую обнять, Симаса — виновника торжества — потрепать. Он даже обрывает траур, так долго витавший над его домом, заводит песню, обхватив внука — будущего мастера, который, по убеждению старика, должен во всем его превзойти, ибо это легко узнать по упрямому, высокому лбу, по живым глазенкам, по тому, как внучек ловит Девейкину трубку.
И вот, порадовавшись со стариками, что будет кому оставить сверла, иглы, весла, мастер поднимает внучонка под потолок, задумав сказать важное слово, но в тот же миг, как и тогда, после борьбы с пчеловодом Адомасом, боль пронзает сердце, тело раскалывается надвое, и мастер, все же успев передать младенца в руки женщин, опускается тут же на пол. Умолкает песня, раздается общий стон, все окружают старика, но он еще приподнимает перекошенное лицо и восклицает:
— Чего зап… нулись!.. пойте!
И увидев гаснущим взором, как задвигалась матушка, поддевает ее:
— Мать, меня не крести, не я первым уйду. Ой, подыщу себе молодую…
Последние слова кажутся мастеру далеким эхом. Старик чувствует, что сон одолевает его. Так хорошо, сладко он здесь отдохнет и обдумает заботы завтрашнего дня. И его отдых будет долгим-долгим, и никто не потревожит его сон…
1936
Пятрас Цвирка
МАСТЕР И СЫНОВЬЯ.
Роман
Редактор Е. Васильева.
Художник С. Хлебинскас.
Худ. редактор К.Пашкаускас
Техн. редактор Р. Бертешкайте
Корректор Ю Бардене
ИБ № 4071
Сдано в набор 18.10.84. Подписано к печати 15.01.85. Изд. № 11431. Формат 84х108-1/32.
Бумага типографская № 1. Гарнитура «Балтика», 10 пунктов. Высокая печать. 10,9 печат. л.13,1. усл. кр-отт. 10, 4. усл. изд л.
Тираж 15 000. Заказ № 8007. Цена 1 pvб. 20 коп. Издательство «Вага» 232600 Вильнюс, пр Ленина, 50. Отпечатано в типографии им. Мотеюса Шумаускаса, 232600 Вильнюс ул. А. Страздяле, 1.