С тех пор я часто ласкала себя, когда они занимались любовью. Но однажды меня застал отец. Он высек меня линейкой по рукам и поставил на три часа на колени в угол. Совершенно голой. Запретив маме подходить ко мне. Я стискивала зубы, стараясь не разрыдаться. Когда я плакала и просила о пощаде, отец всегда только еще больше зверел. Я слышала, как тихо всхлипывает мама не кухне. И опять задыхалась от ненависти к себе.
Я продержалась в этой школе еще год. Чувствовала себя изгоем, постоянно ожидала гадостей от Светочки и ее подружек, без поддержки в лице единственного друга. Стала прогуливать, за что вызвали в школу отца. Не знаю, что именно сказала ему наша классная дама – строгая и чопорная «англичанка» Вера Петровна, но он на следующий же день забрал мои документы и перевел в другую школу.
Я вроде как получила еще один шанс. Школа, а точнее лицей, в который благодаря авторитету отца, меня взяли без вопросов, считался элитным. В нем училась «золотая молодежь» - детки чиновников, бизнесменов, и всех, кого больше волновала внешняя престижность учебного заведения, чем реальные знания, которые их отпрыски получали в его стенах. Кроме евроремонта в классах и коридорах, приличных компьютеров и неплохой еды в столовой, этот лицей был ничем не лучше, если не хуже той обычной средней школы, в которой я училась раньше.
Оценки в школе покупались и продавались почти открыто. Когда я попыталась пожаловаться на это отцу – он только хмыкнул, достал бумажник и выложил передо мной несколько купюр, спросив, хватит ли этого.
Мне было противно платить за оценки, но так делали все. Я была новенькой. Пойти против установленного порядка значило снова стать изгоем. А я отчаянно не хотела повторения этого. Старалась изо всех сил хотя бы выглядеть такой как все, слиться, не выделяться.
В классе была своя сложившаяся элита: крашеная блондинка Валерия, которая манерно называла себя Вэл, одевавшаяся в дорогие шмотки, и приезжавшая в школу на «Лексусе» с шофером, ее парень Макс – сынок депутата городской Думы, наглый и заносчивый, лихо разъезжавший на скутере. Вокруг них крутилась свита, человек пять или шесть, смотревших этой парочке в рот и «шестеривших» перед ними. Я, как новичок, да к тому же не обладающая никакими выдающимися качествами – машиной, брюликами, шмотками, сверхпопулярными родителями, автоматически попала в аутсайдеры. Но меня это даже радовало. Какой-никакой авторитет за счет отца у меня все-таки имелся, и я не была всеми презираемой белой вороной.
С первых дней мое внимание привлекла девчонка, которую почему-то звали Елкой. Прозвище удивительным образом подходило ей – невысокой, угловатой, со странной прической – торчащими во все стороны острыми иглами начесанных и залаченных прядей. Характер был соответствующий – колючий, дерзкий, взрывной, немного шальной. Елка никогда не спускала никому дерзостей или издевок, находя такие слова, что обидчик через минуту уже жалел, что задел ее. Отчего-то Елка решила взять меня под свою опеку. Да и я испытывала к ней все большую симпатию.
Так у меня впервые в жизни появилась подруга. Мы с Елкой вскоре стали неразлучны. Она таскала меня с собой на тусовки металлистов, на дискотеки. Я, подражая ей, выпросила у родителей кожаную косуху, которую мы с ней довели до ума, добавив заклепок и цепочек, нацепила на шею собачий ошейник с металлическими шипами и проколола уши, вставив в них большие круглые кольца. Елка подбивала меня сделать еще татуировку и проколоть бровь, пупок или язык. Но мне не хотелось рисковать своей пятой точкой. Отец явно бы не одобрил этого. Приходилось таскать в рюкзачке средство для снятия макияжа, чтобы в подъезде стирать со своего лица «боевой раскрас» - почти черную помаду и густые стрелки.
Мы уже учились в десятом, когда Елка познакомила меня со своим старшим братом. Он называл себя Лекс, хотя на самом деле был Алексеем. Ему было двадцать два. В армии он не служил. Его папочка - владелец самого успешного в городе риэлтерского агентства, легко купил ему нужную справку. Лекс прожигал жизнь, гоняя на мотоцикле с девицами, распивая пиво на тусовках и изображая пресыщенного жизнью «ночного охотника». Такая неискушенная дурочка, как я, не могла не попасться. Я влюбилась. Безнадежно и смертельно. Как влюбляются в первый раз в шестнадцать лет. Смотрела на него снизу вверх как на божество. Переставала дышать, когда он случайно касался моей руки. Млела, когда он небрежно чмокал меня в щечку при встрече. Я ни на что не надеялась. Просто его боготворила.
Однажды мы тусовались у Лекса и Елки на квартире. Их родители улетели в Италию, и мы развлекались по полной. Пиво лилось рекой, в комнате стоял туман от выкуренных пачками сигарет. Я не курила и почти не пила, знала, чего мне будет это стоить. У меня в рюкзаке всегда лежал дезодорант и сменная одежда – джинсы и толстовка, упакованные в целлофановый пакет. Перед тем, как зайти к себе домой после таких тусовок, я всегда переодевалась в подъезде и тщательно сбрызгивала волосы дезодорантом. Это давало возможность проскользнуть в ванную, не выдав себя запахом табака и алкоголя.
В разгар веселья к нашей компании из восьми душ присоединился незнакомый парень. Лекс быстро проводил его на кухню и о чем-то с ним там разговаривал при закрытых дверях.
Парень уже собирался уходить, как дверь в квартиру с оглушительным грохотом и треском вылетела, и ворвались люди в черной униформе и масках.
Истошно визжали девчонки, парней оперативники профессионально укладывали лицом в пол.
Лекс, который оставался еще в кухне, быстро втащил меня туда же за руку и закрыл дверь. Потом сунул мне что-то в карман джинсов и зашептал на ухо, обнимая за талию и наклоняясь к моим губам, словно хотел поцеловать:
- Вик… Тебе ничего не будет, ты дочь мента… Ты же меня любишь? Я знаю… Хочешь меня спасти?
Я готова была отдать за него свою жизнь. Он и правда успел меня поцеловать, и я растаяла.
Но над ухом проорали:
- Отойди от нее! Руки за голову! Лицом к стене!
Бесцеремонно прижав к стене, оперативник бесстыдно облапал меня, обыскивая. Потом вытащил из моего заднего кармана несколько маленьких пакетиков и радостно выкрикнул:
- Есть! Давай понятых!
Дальше я ничего не понимала. Только помнила холодный металл наручников на запястьях, вонь милицейского уазика с зарешеченными окошками и невыносимый ужас, когда меня втолкнули в крошечную комнатку с простым железным столом и прибитым к полу стулом.
Люди в штатском задавали какие-то вопросы, а я только смотрела широко открытыми от шока глазами и молчала.
Потом пришел отец. Выгнал всех из допросной. Закрыл дверь на ключ. Подошел и залепил мне пощечину, от которой у меня помутилось в глазах.
- Кто тебе подсунул это дерьмо? – прорычал он, белый от ярости, мне в лицо.
Я молчала, как партизанка на допросе. Поцелуй Лекса еще горел на губах, а его шепот «Хочешь меня спасти?» звучал в ушах.
- Дура, ты не понимаешь, что они подставили не тебя? Меня! – отец снова ударил меня по лицу, и рот наполнился противным соленым вкусом крови.
Захлопала глазами. Я спасала свою любовь! При чем тут мой отец?
Отец прошелся по комнате, пытаясь взять себя в руки. Присел передо мной на краешек стола и сжал в ладонях лицо, заставляя посмотреть прямо ему в глаза.
- Послушай, - тихо сказал он и меня приморозил ужас от этого спокойствия. – Ты, конечно, не сядешь. Я не могу этого позволить. Но ты должна сказать, кто этот ублюдок, что сунул тебе дурь. Слышишь? Ты понимаешь, что он тебя банально использовал? Сбросил наркоту, а сам в кусты.