Согласно теории универсальной грамматики, основной чертой, свойственной всем языкам, является так называемая рекурсия — образование придаточных предложений; в пример можно привести предложение: «Пища, которую ты ешь, вкусно пахнет». Эверетт, как ни старался, не смог найти у пираха ничего похожего. Они выражали подобные мысли простыми утвердительными предложениями типа: «Ты ешь пищу. Эта пища вкусно пахнет». Подобных исключений из универсальной грамматики при ближайшем рассмотрении оказалось гораздо больше.
Продолжая знакомиться с культурой пираха, Эверетт находил ее все более осмысленной и разумной — в результате изменилось и его восприятие языка. Однажды, например, он услышал новое слово, значение которого пираха объяснили так: «Что в твоей голове во время сна». Вроде бы это означало сновидение. Но слово произносилось с определенной интонацией, к которой пираха прибегали, желая сообщить о чем-то новом. Продолжив расспросы, Эверетт понял, что для туземцев сновидение — особая форма реального переживания, а не фантазия. Сон был для них такой же действительностью, как и все то, с чем они сталкивались во время бодрствования. Число подобных примеров росло, и у Эверетта начала складываться теория, названная им «принцип непосредственного переживания». Это означало, что для пираха имеет значение только то, что происходит здесь и сейчас или произошло с кем-то, кто может лично поручиться, что все так и было.
Подобная концепция объясняла отсутствие в языке пи- раха обозначений цвета и чисел — подобные абстракции в принцип непосредственного переживания не вписывались. Вместо рекурсий пираха оперировали простыми утверждениями, описывая то, что видели сами. Теория Эверетта полностью объясняла отсутствие у пираха материальной культуры, мифов о Сотворении мира и историй о чем-то, что происходило в далеком прошлом. Такая необычная форма культуры развилась у них как идеально подходящая к среде обитания и полностью отвечала их потребностям — эти люди существовали в настоящем, погруженные в непосредственную реальность, и были совершенно счастливы. Это помогало им психологически быть выше всех сложностей существования. Поскольку они не нуждались ни в чем, выходящем за пределы непосредственного переживания, не было и слов для описания чего-либо подобного.
Теория Эверетта стала плодом многолетнего погружения в культуру пираха. Сложившись, она пролила свет на многие вещи, казавшиеся необъяснимыми. К их пониманию невозможно было прийти и даже приблизиться, наблюдая за туземцами со стороны, даже если такое внешнее наблюдение длилось бы месяцы и годы.
Вывод, в которому пришел Эверетт и который вызвал брожение в среде специалистов, занимающихся вопросами лингвистики, гласил, что культура оказывает воздействие на развитие языка, переоценить которое трудно, и что языки отличаются один от другого гораздо сильнее, чем представлялось до сих пор. Хотя общие черты у всех языков человечества несомненно есть, однако и речи не может быть ни о какой универсальной грамматике, значение которой перевешивало бы значение культуры того или иного народа. Прийти к такому выводу, подчеркивает Эверетт, можно исключительно благодаря годам обстоятельной работы в «полевых условиях».
Те, кто, сидя в кабинетах, делают обобщения на основании универсальных теорий, не видят целостной картины. Чтобы разглядеть индивидуальные черты и отличия, необходимо погрузиться в культуру народа, стать его частью.
Поскольку это, как правило, требует слишком серьезных усилий, основополагающая роль и важность культуры в формировании структуры языка и познании мира до сих пор не оценена в полной мере.
Чем глубже погружался Эверетт в жизнь пираха, тем больше она меняла его самого. Он не только убедился в несостоятельности передовых теорий в лингвистике, но и разочаровался в своем миссионерском служении. И то и другое было попыткой навязать пираха чужие ценности, чужую жизнь. Эверетт видел, что проповедь Евангелия и обращение пираха в христианство может полностью разрушить их собственную культуру, складывавшуюся тысячелетиями, идеально подходящую к условиям жизни и делающую их счастливыми людьми. Размышляя об этом, он сам утратил веру в христианство и в конце концов оставил Церковь. Встретившись с чужой культурой и глубоко восприняв ее, Дэниел понял, что не готов говорить о превосходстве какой бы то ни было идеи или системы ценностей. Подобное представление, считает он, есть не что иное, как иллюзия, возникающая из-за поверхностного, стороннего взгляда на действительность.