Я удивленно подставила ему губы. Не то чтобы это был первый японский парень, с которым я целовалась, но совершенно точно — первый, кто перед этим не попросил меня принять душ. Я не против того, чтобы помыться прежде чем дотронуться друг до друга, но я против того, чтобы делать из этого культ. С Такео все было иначе. Его волосы были влажными от дождя, а не от душа, а его губы пахли не зубной пастой, а чем-то естественным, вроде слабо заваренного чая. Электричество уже бушевало во мне вовсю, кончики его пальцев бродили по моей груди. Он чуть слышно охнул, когда я слишком крепко прижалась к нему, забыв, что после аварии любое резкое движение может оказаться болезненным. Это меня внезапно отрезвило.
— Не надо бы нам... — пробормотала я, с трудом оторвавшись от него, и отошла на полшага.
Лицо его горело наверняка точно так же, как мое.
— Ты мне нравишься, Рей, — повторил он необычно низким голосом. — И ты меня поцеловала, значит, ты чувствуешь то же самое. Что-то распускается между нами, как вишневый цветок, и теперь все пойдет — должно пойти! — совсем по-другому.
«Ох, только не надо бы про вишню», — подумала я, поднимая с пола «Нэшнл джиогрэфик» и делая вид, что разглядываю обложку.
— Завтра у нас много дел, — продолжал он. — Мы найдем мою мать. И вернем твоей тете ее доброе имя.
Не смея поднять на него глаза, я смотрела на глянцевую картинку, изображающую семейство тигров в африканской саванне.
— Не так-то просто вернуть кому-то доброе имя, когда твое собственное держится на ниточке, — произнесла я, содрогнувшись от собственной грубости.
— Рей, дорогая, меня ничуть не беспокоит то, что ты японка лишь наполовину. Как и то, что твоего заработка едва хватает тебе на жизнь.
Он ничего не понял. Подойдя ко мне так близко, что я уже не могла говорить, он снова прижал меня к себе. Я положила голову ему на грудь. Мы простояли так несколько блаженных секунд, и я стояла бы так до утра, если бы не слова, которые жгли мой язык, пытаясь вырваться наружу.
— Я говорю о тебе, — сказала я, пряча от него лицо. — О тебе говорят, что ты чуть было не стал причиной смерти одного юноши в университете Кейо.
Такео окаменел, но руки его не разжались.
— Я был против того, чтобы они брали с собой бамбуковые палки и тем более пускали их в ход. Но мой голос потерялся во множестве других голосов. В течение двух месяцев после того, как случилось несчастье, я каждый день приходил в клинику к этому парню. И приводил их всех. Об этом тебе не говорили?
Я отрицательно помотала головой.
— Я взял всю вину на себя. Поэтому выгнали меня одного. Тогда я поступил в университет Санта-Круз на отделение садоводства.
— Так вот где тебя научили так целоваться? В Калифорнии, да? Юные студентки в общежитии? Теперь ты знаешь, как следует обращаться с американками? — Я сыпала словами, пытаясь скрыть свою растерянность.
Это сработало. Он отпустил меня так резко, что я чуть не потеряла равновесие. Я все еще стояла зажмурившись, но слышала, как он отошел в другой конец комнаты и сел в свое любимое кресло.
— Прости, — донеслось оттуда. — Я поторопился. Мой отец всегда говорил, что я слишком нетерпелив и это плохо кончится.
— Я пойду, — сказала я, открывая глаза. — Лучше я...
— Разумеется, — сказал он спокойно. — Спасибо, что зашла. Надеюсь, ты сумеешь выбраться из здания самостоятельно?
О да, я выберусь. Перспектива блужданий по темной школе была все же более приемлемой, чем мучительное пребывание в темной комнате вдвоем с Такео. Точнее, втроем: он, я и мое сумасшедшее электричество.
Я вышла вон, не произнеся ни слова.
20
На следующее утро я проснулась в совершенном отчаянии. Тетя Норие ушла от меня, и Такео меня покинул. В доме больше не пахло супом мисо, не было слышно привычного шарканья тетиных тапочек, когда она выходила по утрам за газетами. За эти несколько дней я так привыкла к присутствию Норие, что сейчас мне начало казаться, будто из-за своего несносного характера я потеряла что-то очень существенное.
Я сползла со своего футона. Не хотела бы я, чтобы тетя Норие видела меня в таком состоянии. Вернувшись домой в час ночи, я была так потрясена происшедшим, что залила в себя семисотграммовую бутылку пива «Кирин». Вместо того чтобы меня усыпить, алкоголь подействовал возбуждающе, и я проснулась посреди ночи. Долгое время я просто лежала, уставившись на светящиеся цифры часов, размышляя о связи между смертью Сакуры и матерью Такео, которая, возможно, жива.
Утро начиналось паршиво. В ожидании, пока закипит электрический чайник, я набрала номер Мэри Кумамори и уже начала думать, что она дала мне неправильный телефон, но наконец на десятом гудке она подняла трубку. Она согласилась встретиться со мной в полдень. Потом я позвонила Тому в больницу. Меня попросили подождать, и за это время я успела выпить чая и размять ноги. Я решила, что, несмотря на то что еще слаба, мне все равно следует заняться бегом. Это было бы очень кстати.
— Привет, Рей, — сказал Том, когда он наконец подошел к телефону. — Тебе совсем не следовало придумывать себе дурацкое врачебное имя, чтобы меня позвали. Тебя в моем отделении и так все узнают.
— Извини, это все из-за моего акцента, — удрученно сказала я.
— Нет, это все потому, что ты слишком вежливо разговариваешь. Никому и в голову прийти не может, что врачи могут так вежливо разговаривать.
В его самоуничижительном ответе явно содержался комплимент в мой адрес, но я решила не вникать.
— Что происходит с твоими родителями?
— Они рассказали мне, что отец потерял работу. Это тяжело, но все мы рано или поздно проходим через это.
— А как держится твоя мама?
— Она расстроена даже еще больше, чем отец.
— Это из-за меня. Я пыталась заставить ее рассказать мне кое-что из ее прошлого, но она была к этому не готова.
— Зато я готов рассказать тебе о «Нолвадексе», ты ведь этого хотела?
Я перестала разминать правую ногу и потянулась за блокнотом, чтобы записать детали.
— Итак, это лекарство, которое используют при лечении рака груди, — сказал Том. — Довольно часто бывает, что уже после удаления опухоли пациент проходит курс химиотерапии. После этого ему выписывают «Нолвадекс», чтобы предотвратить возможность рецидива.
— Надо же, а я-то считала, что рак груди в Японии довольно редок. Я думала, что у восточных женщин к подобным болезням существует иммунитет, — сказала я и непроизвольно прикоснулась к груди. Вспомнив руки Такео, я вздрогнула и смутилась.
— В Японии довольно много женщин, болеющих раком груди, но они не бегают повсюду с красными повязками на рукавах и не кричат об этом на каждом углу.
— А может быть, и следовало бы. Ладно, послушай, а это лекарство могло быть назначено пожилой женщине, которой, скажем, уже за семьдесят?
— Ты имеешь в виду госпожу Коду?
— Да, — призналась я. — Но не рассказывай об этом своей матери. Мне кажется, что если госпожа Кода прячет лекарство в коробочку из-под «Мотрина», то она не хочет, чтобы об этом знали.
— Да, ты, наверное, права, — согласился Том. — То-то я заметил, что за последние несколько лет она стала совсем прозрачной. Я всегда думал, что это связано с возрастом. Теперь я понимаю, почему она ходит с палочкой: головокружение и тошнота — побочные эффекты, вызванные «Нолвадексом».
— Похоже, это довольное сильное лекарство, — сказала я. — А к чему приводит передозировка? От этого можно умереть?
— Если ты думаешь, что «Нолвадекс» послужил причиной твоего обморока на выставке икебаны, то спешу тебя заверить, что это не так, и тебе не следует волноваться. «Нолвадекс» просто снижает действие гормонов, и передозировка не опасна. Ты была отравлена обыкновенным мышьяком.
Я утвердительно хмыкнула, хотя вовсе не была уверена, что все было именно так, и попрощалась с Томом. Потом я позвонила в госпиталь Ниппон, чтобы поговорить с господином Исидой. Я была рада услышать, что его выписали, хотя, когда я позвонила в его магазин, никто не отозвался. Может быть, он просто отдыхал в своей квартире на втором этаже. Как позвонить ему домой, я не знала и немного расстроилась.