6
Не так-то просто выбрать лучший универмаг в Японии, но «Мицутан» всегда был особенным. Я вошла в его огромные двери с улицы Синдзюки-дори и с удовольствием оглядела сияющий зеркальный зал, залитый светом доброй сотни люстр, улыбающихся девушек в розовых костюмчиках и бело-розовых шляпках и знакомые до слез Прада и Гуччи, разумеется.
Магазин составляют две восемнадцатиэтажные башни, кое-где соединенные пешеходными коридорами. Шесть этажей забиты дамскими нарядами, и среди них, конечно, Шанель, на которую я сегодня даже не взглянула, и Николь Миллер, чьи глянцевые весенние платьица заставили меня замереть на мгновение. К тому же в этом отделе я заметила пару знакомых ослепительных ног в дорогом нейлоне — да это же Нацуми Каяма! Она стояла, так низко нагнувшись над охапкой роз, что из-под короткого синего платья показался кружевной краешек белого пояса для чулок. Все японки поголовно — от гимназисток до старушек — сходят с ума по поясам для чулок.
Нацуми трудилась над пышным витринным букетом, пытаясь сделать его таким же совершенным и утонченным, как и она сама. Меня, надо сказать, удивили две вещи — щедрость хозяев универмага, разорившихся на живые розы для пластиковых манекенов, и скорость, с которой Нацуми оправилась от потрясения, вызванного смертью Сакуры Сато. И двух дней не прошло.
Эскалатор вознес меня на двенадцатый этаж. Здесь располагался музей «Мицутана». В его северной галерее были выставлены полотна работы Матисса — убийственная плата за вход! — а рядом пристроилась выставка икебаны, где платить нужно было в четыре раза меньше — тысячу иен, примерно семь американских долларов.
Галерея, вся сливочно-золотая, была заставлена длинными цветочными ящиками и корзинами с вишневыми ветками. Никто не заметил моего прихода: женщины из школы Каяма корпели над материалом, зато стоило мне найти место, помеченное именем Симура, как я тут же наткнулась на госпожу Коду.
— Мисс Симура, как мило, что вы здесь! Ваша тетя и Ёрико-сан еще не пришли, — прощебетала она. — Бамбук и лилии в ведерке. Я обрезала им стебли под водой и оставила их там — отдохнуть и вдоволь напиться.
Она говорила о цветах как о человеческих существах. А обо мне как о равноправной участнице здешнего действа.
Я согласно кивнула и вставила заранее подготовленное:
— Моя тетя и я искали вас в тот день, когда умерла Сакура.
— Я слышала об этом, — тихо сказала госпожа Кода, при этом ее подбородок дернулся, как будто она подавила желание поглядеть через плечо, не стоит ли кто рядом.
— Где же вы были? — спросила я, с опозданием понимая, как неделикатно это прозвучало.
— Я была в здании. — Она отвела взгляд и старательно поправила стебель лилии, норовивший выпасть из ведерка.
— В апартаментах Каяма? — продолжала я приставать, вспомнив о предположении Лили.
— Нет, я была на девятом этаже, работала в офисе по указанию иемото. Вам следовало бы спросить об этом у мисс Окады.
Было бы совсем уж неделикатно сообщать госпоже Коде, что вышеупомянутая девица понятия не имела о ее местонахождении. Я попыталась сменить тему:
— Пожалуй, похожу тут, поучусь чему-нибудь. Кстати, не видели ли вы Лилю Брэйтуэйт?
— Нет. Она звонила, сказала, что опаздывает. Какие-то неувязки с няней, по всей вероятности, — сообщила госпожа Кода. — Хорошо, погуляйте и отдышитесь, но помните, что мы должны закончить все композиции к шести часам вечера.
Я перевела глаза на лилии, отливающие такой же нездоровой желтизной, что и лилии в моем ночном кошмаре, и подумала, что к этому материалу я не прикоснусь ни за что.
Рукодельница Мэри Кумамори, та самая, что лепила хорошенькие горшочки для икебаны, склонилась неподалеку над высоким керамическим кувшином, обвивая его длинной зеленой лозой. Рядом ждали своей очереди еще четыре кувшина.
— Вы сами их сделала? Или как? — спросила я, вспоминая пленительную манеру тети Норие задавать вопросы.
Мэри кивнула, слегка смутившись.
— Они сделаны из рук вон плохо. Я попыталась скопировать вазу шестнадцатого века работы мастеров Бизен[9].
— Вы работаете, глядя на фотографии? — предположила я.
— Нет, я собираю старинную посуду. И, если удается заполучить живописный экземпляр, делаю его копию.
Старинную посуду. Экая скромница. Трудно придумать пятисотлетнюю вазу обворожительнее и дороже, чем ваза Бизен. «Хотела бы я знать, чем занимается ее муж, способный оплачивать такие счета?» — подумала я и тут же одернула себя: что за пошлый сексизм! Мэри вполне может сама зарабатывать деньги, разве нет?
— Потрясающая работа! — Произнося это вслух, я подумала, что лучшими курсами для Мэри могли бы стать курсы уверенности в себе, правда, найти такие в Токио — задача безнадежная.
— Это всего лишь хобби, — вяло возразила она.
— Но выглядит очаровательно, ни дать ни взять работа профессионала, — продолжала настаивать я.
— Далеко не все так думают. — Мэри уткнулась в лозу, не поднимая глаз. — Если честно, я не очень расположена разговаривать. Я скорблю об уходе госпожи Сакуры.
Надо же. Скорбит о человеке, два дня назад безжалостно унижавшем ее перед всем классом. И это можно понять. Я извинилась за то, что побеспокоила ее, и, обернувшись, увидела тетю Норие.
— Ёрико еще не появилась, — сообщила я ей.
— Значит, мы вдвоем! — воскликнула Норие. — Давай приниматься за дело.
— Если я могу помочь, позовите меня, хорошо? — предложила Мэри. — Свою работу я закончила, и у меня еще осталась виноградная лоза.
— Посмотрим, — кивнула тетя, продвигаясь к отведенной нам нише. Она кланялась всем, кто попадался нам по дороге, пытаясь выглядеть бодрой и безмятежной. Женщины кланялись в ответ, но ни одна не произнесла полагающегося приветствия.
— Эти лилии выглядят неважно, — сказала мне тетя, убедившись, что разговаривать с ней никто не собирается. — Они почти увяли. Хорошо, что я принесла немного цветов из нашего сада.
Ничего себе немного. Целую бадью японских ирисов — высоких, с исчерна-фиолетовыми лепестками, все еще туго закрученными в бутоны. Ага, кошмарных желтых лилий мы благополучно избежали.
Для начала мы занялись бамбуком: вымыли длинные гибкие стрелы, потом обрезали каждую, вынимая мякоть, чтобы стебель мог заполниться водой. Два часа утомительного стояния над большой ванной, согнувшись в три погибели, зато на все это время мы исчезли с глаз высокомерных школьных дамочек.
Подготовив бамбук, мы укрепили его стоймя полукругом, на манер заборчика — и подрезали кое-где электрической пилой, чтобы заборчик получился волнистым. Дальше было уже легко — оставалось воткнуть ирисы в бамбуковые стебли и украсить композицию вьющейся зеленой плетью, взятой у Мэри.
— Так вот что вы собирались сделать! — Подошедшая Нацуми ткнула в нашу работу наманикюренным пальчиком. — Кода-сан говорила, что это будет нечто особенное.
— Я намеревалась работать с лилиями, — сказала Норие тем чирикающим голоском, который бесил меня до крайности. — Но поставщики прислали увядшие лилии, и нам пришлось сочинять на ходу.
— В таком случае кому-то придется переписывать вашу карточку! На ней черным по белому написано — лилии. — Нацуми отчего-то казалась задетой. — А у вас ирисы «кроличьи ушки».
— Вообще-то это другой сорт, — заметила тетя.
— А сколько их всего? — влезла я с дилетантским вопросом.
— В нашем школьном пособии перечислено семь сортов. Карликовые ирисы, махровые ирисы, бородатые ирисы, мечевидные ирисы, потом еще голландские, немецкие сорта... — Тетя загибала пальцы. — Не важно, я сама перепишу карточку.
— Но каллиграфия должна соответствовать! — не унималась Нацуми.
А я еще считала ее доброй барышней, после того случая с колготками. Оказалось, все дело в привычке тыкать пальцем и давать ценные указания.
— У вас столько хлопот сегодня, Нацуми-сан, — сказала я умильно, надеясь ее отвлечь. — Вы, наверное, очень утомились, особенно после тяжелой работы с букетами в женском отделе, там внизу...