Нет никаких доказательств, что внешний мир — не сон. Может быть, это особый сон — очень долгий сон, длиной в семьдесят лет. Может быть, он уходит, лишь когда ты спишь, и ждет, чтобы вновь прийти, когда ты проснешься. Не существует рациональных доказательств того, что внешний мир — реален. Возможно — да, а возможно — нет.
Так что не думай о моей реальности. Возможно, я просто средство… собственно говоря, я и есть средство. Если ты можешь стать свидетелем, сидя передо мной, значит, ты обладаешь способностью быть свидетелем. И потому совершенно незачем относиться к этому как к нелегкой задаче. Относись к этому с легкостью.
Я знаю, ты забудешь об этом не раз. Но постарайся понять одну простую вещь: забывая, не переживай по этому поводу. Упрекая себя и пытаясь начать все сначала, ты снова забываешь. То, что забылось, пусть забудется. Вспомнив о созерцании, продолжай созерцать.
Никогда не сожалей о том, что прошло. Что прошло — то прошло. Сожалея, ты испортишь себе много минут жизни. Это свойство человеческого ума — я сказал «не сожалей!», но ум сожалеет, затем он начнет сожалеть о том, что сожалеет, и забывает о созерцании.
Пусть все будет просто: когда забудешь — забудь. Все. Эта тема закрыта. Сейчас, когда помнишь, — помни, созерцай. Постепенно промежутки забвения станут меньше, реже. Для всего нужно время. Вы — не цветы-однодневки, появляющиеся и исчезающие за один день. Вы — цветы вечности.
И потому нет смысла расстраиваться: если забудешь о созерцании на пару секунд — не страшно. А сейчас — созерцай. Не задумывайся над тем, что прошло. Все это естественно, не стоит раскаиваться.
Я не хочу, чтобы хоть кто-нибудь из тех, кто был со мной, чувствовал себя виноватым. Что бы ни произошло — так тому и быть! Сейчас, осознав это, созерцай! Ты забудешь о созерцании еще не раз и вспомнишь о нем еще не раз. Это — естественный процесс. Здесь нет ничего личного. Это происходит со всеми. Относись к этому легко и начинай расти — все больше и больше созерцания, все меньше и меньше забывчивости. Придет время — и оно обязательно придет, — когда ты, даже пожелав забыть, не сможешь этого сделать. Тогда ты начнешь злиться на меня — злиться по-настоящему: «Сейчас, когда хочу забыть, я не могу этого сделать!» Сейчас тебе хорошо — ты пытаешься созерцать, но в тот день, когда ты станешь превосходным созерцателем, ты разозлишься на меня, поскольку есть определенная прелесть в том, чтобы забывать некоторые вещи. Но ты не сможешь забыть… твое созерцание станет таким постоянным, что ты даже не сможешь взять себе выходной. Выходные — не для святых.
А сейчас Гурудаял Сингх объявляет время святых.
Старый бродяга Герби стучит в дверь харчевни «Георгий и Дракон». Дверь отворяет здоровенная бабища.
— Чего тебе? — спрашивает она.
— Могу я у вас поесть? — спрашивает старик Герби.
— Нет! — отвечает хозяйка и с треском захлопывает дверь.
Герби стучится в дверь снова. Дверь вновь открывает та же бабища.
— Пожалуйста, — жалобно говорит он, — дайте мне что-нибудь поесть!
— Убирайся подобру-поздорову и забудь сюда дорогу! — кричит хозяйка и захлопывает дверь перед его носом.
Через несколько минут Герби вновь стучится в дверь.
— Ты что, не понял? — кричит из-за двери хозяйка.
— Нет, — отвечает Герби, — я все понял, но на этот раз я бы хотел поговорить с Георгием.
Ничего, до вас дойдет ночью. Ровно в полночь.
Дональд Дикстин стоит у писсуара в общественном туалете. Неожиданно туда же вбегает Большой Рафус, лихорадочно расстегивает штаны, достает оттуда двенадцатидюймовый член и направляет мощную струю в писсуар. Затем он облегченно вздыхает и, победоносно помахивая своим прибором перед лицом обалдевшего Дональда, кричит:
— Ух! Я сделал это!
— Ты не смог бы сделать мне такой же? — спрашивает Дональд.
В Белом Доме собрались гости на карнавал в честь Дня Всех Святых. Нэнси Рейган, Джордж Буш и остальные политики, вырядившись ведьмами, вурдалаками и оборотнями, с нетерпением ожидают появления Рональда Рейгана.
— Не могу дождаться, когда придет Рональд, — говорит Нэнси Рейган, одетая как дочь Дракулы, с огромным ножом, торчащим из шеи.
— Я тоже! — отвечает ей Джордж Буш, одетый в костюм Франкенштейна. — В прошлый раз он всех напугал, когда его внесли на бал в гробу!