Вспыхнув от стыда, Тибо схватил Эму за руку и увлек подальше от толпы, поближе к музыкантам, хотя пока еще никто не танцевал. Эма ждала ледяных иголок, которые в нее вопьются. Но… она почувствовала только тепло руки. Надежной и твердой. Доброй.
Она заволновалась еще больше, когда Тибо, приготовившись к танцу, положил ей руку на талию. Но все вдруг стало таким простым, таким естественным – рука на ее талии, танец… А что, если принц знает, как ее вылечить?
Тибо был смущен, едва держался на ногах. Обняв Эму за талию, он ощутил в руке огонь, который побежал к плечу, разгорелся в груди. Тибо испугался, что залу затопит яркий неземной свет, хлынет со всех сторон и переполнит ее нестерпимым счастьем, от которого засветится даже старушка-графиня. Ожидание и страх, что это вот-вот случится, парализовали Тибо. Он замер и не мог сдвинуться с места. Как в тот день, когда «Изабелла» оказалась в сердце циклона.
Тибо не забыл тот день. Холодный неподвижный воздух. Цилиндр из волн и ватных туч сжимался вокруг шхуны все теснее. «Изабеллу» подняло вверх на неимоверную высоту, и вдруг он увидел над ней окно в голубое небо. Смерть. Нет. Жизнь. Положив руку на талию Эмы, Тибо понял: нет разницы между сердцем циклона и танцем.
А Эма почувствовала: пришла ее очередь помогать принцу, – и она увлекла его за собой в мягкие волны музыки. Ее глаза сияли, и Тибо убедился, что был прав – они изумрудно-зеленые. Эма танцевала с чарующей грацией. Возможно, даже слишком чарующей. Она обволакивала его плавно текущими движениями, словно сверкающей паутиной, в которой ему отводилась роль мухи. Мало-помалу Тибо оттаивал, и ему даже удалось произнести три слова:
– Простите меня, Эма.
– За что, Тибо?
– Придворные балы… ужасны. Я всерьез прошу у вас прощения.
– Вы непохожи на этих людей. Здесь нет ничего, что пришлось бы вам по вкусу.
– А меренги?
– Уверена, вам больше понравится фаршированный гусь.
Но вкусная еда уже потеряла для них всякую прелесть. Они отдались танцу. Оказалось, что они замечательная пара. Эма забыла о том, что у нее нет будущего, забыла об усеянном шипами прошлом. Много страдавшие люди умеют отдаться мгновенному счастью, и Эма жила танцем, словно ничего не было прежде и не будет после. А Тибо вдруг превратился в искусного танцора и невежливого принца. Он знал, что ему придется заплатить за пренебрежение придворным этикетом, знал, но не хотел знать.
Они протанцевали всю ночь, и всю ночь король Сириеза косо на них посматривал, поглаживая круглое брюшко. Он пригласил наследника Краеугольного Камня, чтобы поговорить о делах и заинтересовать его одной своей юной родственницей, весьма выгодной партией. Но успел сказать Тибо лишь одну фразу, когда они прощались:
– Надеюсь, наш праздник порадовал вас и ее тоже?
Король с красным, лоснящимся от пота лицом говорил сердито.
Всю обратную дорогу Тибо повторял про себя его слова. Ему казалось, что колеса кареты тоже их повторяют, что они доведут их до ушей отца и Совет набросится на него с упреками за то, что он испортил отношения между Сириезом и Краеугольным Камнем… Убегая от этого гвалта, Тибо обратился к Эме:
– Как вы себя чувствуете, Эма?
– Я не знала, что у вас есть брат, – неожиданно сказала она.
– Единокровный. Настоящее чудовище.
Тибо не хотел говорить о брате. Отец вдовел недолго: через два месяца после смерти Элоизы он удивил все королевство, женившись на другой женщине. Она родила ему сына Жакара, который стал несчастьем семьи. Молодой человек не расставался со своим единственным другом, псом Стиксом, которым травил придворных и подданных. Тибо не признавался никому и даже самому себе, что при одном упоминании о Жакаре у него начиналось что-то вроде судорог. Он действительно не хотел о нем вспоминать.
– Я ничем не помог вам в поисках сестры, – повинился Тибо.
– Вы помогли мне в другом, и это не менее ценно.
Тибо вопросительно посмотрел на Эму.
– Я поняла, что все эти люди могущественны, но зато я свободна!
И вновь они услышали стук колес по мостовой. Эма смотрела в окно на далекие огни порта, на суда и на море за ними.