У моего отца тёмные волосы, седеющие на макушке и висках, крепкая бульдожья челюсть, серый тяжёлый взгляд, быстрые неаккуратные жесты и громкий голос. Как будто он всё время орёт на собеседника. Когда же он злится, можно оглохнуть.
- Планета, планета, планета. - Расфокусированный взгляд Лирнова ушёл мне за плечо.
Лёгкое-лёгкое головокружение, когда храм принялся нас настраивать: согласовывая меня, маму и Андрея с отцом. Сердцебиения, дыхание. Сначала цикл кровообращения - затем ритмы мозга. Дальше неприятно: я в два раза легче отца, в четыре - младше, его пульс реже, а мозг совсем другой. Тело сопротивляется, но нанниты его заставляют.
Стены храма почернели, приобретая глубину далёкого космоса. Мрачная темнота. Я обхватил себя руками, сжимая желание бежать от неё в ужасе прочь.
Зрачки приспособились, чёрное выцвело в тёмно-серый. На стенах проступил рисунок созвездий: тонкие, едва различимые меловые линии. Лирнов словно делал набросок, легко прикасаясь белым стержнем к чёрному бархату. Линии стали пунктиром, пунктир распался на точки. Это звёзды.
Далёкие-далёкие, ровно горящие во тьме. Красноватые из-за расстояния и облаков пыли... Нет. Не звёзды. Слишком далеко. Слишком их мало. Галактики. - Я всматривался до рези в глазах, и точки вытягивались в пятнышки и овалы.
Мама, как и я, застыла, обхватив себя руками за плечи, но смотрела не на звёзды, а в пол. За спиной прямого Андрея, Лиан, как ангел-хранитель, обняла моего брата за талию. Отец запрокинул голову вверх. Его напряжение передавалось нам, переходило в нас. Даже боль в шее и нытье в коленях. Пульс отдавался в горле - громко и медленно.
Ещё одно красивое, но скучное рыбослужение: отец проецирует картинку, украденную или купленную его людьми, на стены и потолок храма - как на полотно. Его сознание автоматически достраивает её до целостности, наши - усиливают и помогают удерживать, а слепок общих квалиа передаётся по цепи дальше - до рецептора Рыбы. Если место верное - устройство храма зафиксирует отклик и оборвёт соединение: чтобы Рыба не явилась к нам в дом.
Риск пренебрежимо мал.
Тонкое назойливое чувство: как будто холодные пальцы трогают поясницу. Хотелось прижаться лопатками к стене, чтобы стереть невидимое касание, или обернуться, чтобы убедиться: никто не напрягает лапы для прыжка
Пятнышки галактик неуловимо сместились. Меня накрыло мучительное ощущение складывающейся картинки. Так бывает, когда просыпаешься в незнакомом месте. Сначала не знаешь где ты. Потом - знаешь.
Я понял, где я.
Это место, которое рисовали монахи. Которое завершил я, прежде чем случился выброс. Немного с другой стороны, и только небо, без планеты - но Рыба увидит, что это ТО, и найдёт ещё один общий, помимо рисунка, элемент. Меня. Я был там, я сейчас здесь. Она тоже сейчас явится.
Я метнулся к отцу и сорвал с него повязку джаута. Металлическая застёжка раскрылась, хлестнув его по уху - а меня по пальцам.
Отец качнулся, дезориентированный потерей контакта. Я отскочил, и он промахнулся, хватая меня за плечо.
Звёздное пространство вокруг нас потускнело и покрылось белыми и розовыми разводами.
- Ты...! - Тяжёлый хриплый выдох. Лирнов вытянул вперёд руку, ладонью вверх. Требуя, чтобы я отдал джаут. - Немедленно.
Я попятился. Обмотал джаутом запястье и спрятал руку за спину.
В ушах гудел пульс, тело заливал густой парализующий ужас. Я отступал от Лирнова.
- Ольгерд, перестань, что ты делаешь...? - мама.
Джаут был противно тёплый, согретый кожей отца.
Нужно что-то сказать. Нужно что-то сказать, чтобы он не понял, что я знаю, чтобы не понял, почему я прервал. Чтобы он не понял, где я был.
- Нет. Меня достало. - Лепет из непослушного горла. - Хватит с меня ваших поисков.
- Вернулся на своё место! Повязку мне. Быстро! - От крика Лирнова задрожал пол. Или мои колени. Он шагнул за мной, с вытянутой рукой - уверенный, что я подчинюсь.
Я пятился к двери. Лирнов взял в сторону, чтобы обойти меня и не дать выскочить из храма. Он в два раза тяжелее, и у него руки длиннее.
Может быть, я не прав, может быть, ничего не случится... Я бы был даже рад, если бы Рыба влезла ему в голову, и выела мозги. Но здесь мама.
Нельзя, чтобы он продолжал.
- Где мои работы?! - Держа руки за спиной, я ощупью искал контакты на ленте джаута. - Куда вы дели мои рисунки?
Андрей двинулся с противоположной стороны, зеркально отцу - они окружали меня.
- Олег, ты в себе? - Зло спросил брат. И, совсем иначе, почти мольба: - Хватит.
Отец и Андрей замерли, когда я наконец нащупал крюкообразные выступы на ленте.
- Сколько ваша разведка над этим работала? Полгода? - Я подцепил контакт ногтем. Он меня убьёт, если это я сделаю. Лирнов меня убьёт. - Я три месяца над Золушкой работал! Где моя картина?!
- Если ты сейчас... - Прорычал Лиров.
- Почему? Чем я вам мешаю? Я не вторгаюсь в ваши дела, я не общаюсь с журналистами, я не участвую НИ В ЧЁМ. Почему вы уродуете мою жизнь?!
Пальцы вспотели и ноготь соскользнул. Я зацепил ещё раз - для страховки. Я боялся дёрнуть, боялся испортить джаут. Он дороже отцу, чем мы все. Крохотный крюк сам выпал мне в ладонь. Я бросил его на пол и наступил - как на насекомое.
- Потому что ты неблагодарный выродок! - Шея Лирнова, а затем лицо, налились багровым. - Мелкий неблагодарный выродок, которому важнее мазня, чем выполнение обязательств. Обязательств, перед семьёй! Что ты, я тебя спрашиваю, полезного сделал? Где результат?! Я не собираюсь терпеть, я говорил тебе!
Пятясь, я сорвал микроприсоску и раздавил ещё одну микросхему. Чем больше я уничтожу - тем дольше будут восстанавливать прибор.
- Вместо учёбы, дрочишь на порнографию! Ты извращённый выродок, которого я не потерплю...!
- Что? - Стена толкнула меня в спину, и я прижался к ней.
- ...как рыбий смерд! Хочешь жить как раб? Пожалуйста. Но прежде я тебя в отделе этики сгною. Ты, позорище! Отдай джаут - и чтоб я тебя не видел!
- Порнография?
- Не строй из себя идиота. Хватит с меня. Каракули твои с непристойностями! Что, мало тебе мать денег даёт? На дворец не хватает? Педофилия дорого стоит?
У меня есть наброски обнажённых женщин и мужчин, срисованные из альбомов. Но не детей. Только... Золушка бежит сквозь лес, её одежда изорвана, и ей лет четырнадцать. Надо ли быть взрослым, чтобы быть педофилом?
Я нашёл ещё два контакта и сломал их пальцами.
- Вы можете меня разрезать на части. Как Рыбу. - Вытолкнул я слова из сжатого спазмом горла. - Я никогда не буду работать на Экосферу.
Лирнов раздул покрасневшие ноздри, но вместо того, чтобы опять орать, сказал негромко:
- Хорошая идея. Разделать тебя и узнать, какая часть в твоей голове лишняя.
Сердце замерло на секунду, перепуганное ещё больше, чем я. Он серьёзно. Он может приказать найти в моём мозге то, что делает меня не таким, каким я ему нужен. Вырезать. Встроить. Исправить.
Может быть, к этому всё и шло? Я бы ослеп - полностью или на цвета. Я был бы в отчаянии. И мне бы предложили «выход»: не Лирнов лично - мама, или Андрей, или врач. Возможность больше не хотеть, не мучиться. Стать полезным и счастливым.
- Я никогда не буду на тебя работать. - Запретная фамильярность застряла в горле, слова я скорее выкашлял, чем сказал.
Контакт джаута, который я ломал, впился мне под ноготь.
- Я лучше умру. - Сказал я.
- Ольгерд, перестань. - Это Андрей. Он такой же, как все. Послушный сын и преданный работник.
- Олег, перестань! - мама.
Я обернулся. Отвёл взгляд от отца и врага. И задохнулся от отвращения.
Яркие огромные образы сменяли друг друга на стенах храма, кружа в тошнотворном калейдоске.
Доктор Девидофф склонилась над серым телом, разложенным на столе - словно для четвертования. Она провела ладонью от паха трупа и до горла, открывая конверт плоти. Развернула кожу, раскрыла влажную мокрую плоть. Голова мертвеца упала в сторону. Моя голова. Мой острый подбородок, мои глаза, закатившиеся вверх. Образ лопнул красным и чёрным, и ошмётками плоти, словно рванула спрятанная в трупе бомба. Из алой пульсации проступили ряды голов с зашитыми глазами и ртами. Бесконечные полки колб, мумий, черепов, минеральных друзов и увеличительных стёкол.