- Сейчас у вас - ужин и вечерняя медитация. - Произнёс с опозданием второй Фишер.
Я прижался спиной к стене и закрыл ладонями глаза. Стоял, слушая, как оба Фишера уводят экскурсию. Ужинать. Медитировать. Я бы очень-очень-очень хотел быть среди них. Как скоро меня начнут искать? А Фред? Как скоро начнут искать Фредерику? Фишеру будто все равно, что он потерял двоих.
Меня трясло. Я не открывал глаз. Так легче, можно думать, что это моя воля - оставаться в темноте.
Я медленно отвёл руки от лица.
Стены лабиринта фосфорно мерцали. Тучи над моей головой прорывались тонкими лакунами, через которые подмигивали звёзды. Далеко за спиной светился всеми окнами особняк Мастера.
Я стоял прямо возле выхода из Лабиринта.
Если бы я пошёл на голос Фишера - любого из Фишеров - то вновь углубился в него.
Я выглянул через проём: никто не ждал заблудившихся учеников.
Я поковылял прочь. Прочь от Лабиринта. Прочь от особняка. Прочь от Марии Дейке. Прочь от Мастера. Прочь от всего этого. Как можно дальше, дальше, дальше отсюда.
Забор. Я не искал калитку. Выдохнул - и протиснулся сквозь решётку, оставляя на ней кровь и обрывки куртки.
Возле забора, освещая территорию особняка и проезжую часть, горел фонарь. На его столбе кто-то нарисовал стрелку-угря. Она указывала на особняк Мастера.
Я остановился и подставил свету дрожащие руки. Медленно, замирая от ужаса, развернул. С моих ладоней свисали лохмотья кожи. В раны забился песок и грязь.
Никакие знания такого не стоит.
У ворот особняка Мастера стоял автомобиль. Я прижался к забору, двигаясь в тени, чтобы тот, кто сидел в салоне - а там точно кто-то был - меня не заметил. Но он заметил. Она.
Дверь отворилась, из авто выглянула Лиана и помахала мне рукой.
Я выдохнул от облегчения. Почувствовал, как лицо расплывается в улыбке. Она может увезти меня отсюда. Домой.
- Что ты здесь делаешь? Это здорово, что ты тут... - Выпалил я, подбежав к ней, забыл её поприветствовать. Всё забыл.
- Садись в машину, Олег.
- Да. Я только...
Они же с Андреем уехали. Что она делает среди ночи, под домом Мастера?
Я дёрнулся назад - прочь от неё. Лиана отшвырнула перчатку и выбросила руку вперёд. Как кобра.
Только не ужалила - а тронула.
Лёгкое прикосновение ко лбу, тёплая ласковая рука. Нежная.
Я задохнулся от всепоглощающей нежности.
На Лиане был бежевый костюм - мамин любимый цвет - и я любил её сейчас так же, как любил маму. Чище. В тысячу раз чище и сильнее, чем маму. Она была моей мамой. Моей женщиной. Моей богиней. И чем-то намного-намного-намного большим. Огромным. Ласковым. Всеобъемлющим.
Она была всей любовью мира - я буду счастлив, лёжа у её ног.
Колени подкосились. Круговращение: небо, особняк, угол лабиринта. Жёлтый фонарь отразился трижды - в стёклах автомобиля, в луже у колеса, в глазах Лианы.
Всё стало тьмой. Тёплой любящей красноватой тьмой. Не той, что выпивает разум, лишая света. Другой. Тьмой, в которой тепло и безопасно, тьмой, которая мой дом и мой мир. Весь мир - моя богиня, и я завернут в неё. Согретый, сытый, спокойный. Убаюканный сердцем мамы.
Глава 4. Ловцы жемчуга
Глава 4 Ловцы жемчуга
4. 1. Знакомство с Саградовым
Странный такой сон. Без образов, только ощущение, что все хорошо. Даже пробуждение - как в первый день весны, предвещающий светлое и славное.
В первом дне весны было холодно.
Надо мной покачивался серый потолок, а от меня удалялась знакомая спина с широкими плечами и точёной талией. Я приподнялся на локте, но чтобы сесть, пришлось долго ждать, пока комната перестанет кружиться.
Доктор Девидофф осторожно, как что-то очень ядовитое, складывала в мусорный пакет крохотные цветные склянки. Она опять была в коже: чёрный корсет поверх небесно-синей блузы, кожаная юбка-пенал и ботфорты на высоченных каблуках. Лазурная лента перехватывала длинные волосы в мягкий хвост. Склянки позвякивали.
Меня знобило потому, что я лежал голый под простыней. Рядом доктор мертвецов. Я умер?
Видение вынырнуло из памяти: как женщина вскрывает меня, словно большой белый пакет. Зубы сами собой клацнули.
Но я не в «Мёртвой голове». Здесь пахло жилым помещением, а не химией и медикаментами. К тому же тело болело. Руки, лицо, но больше всего - ключица и область почек.
Я содрогнулся, вспомнив свисающую с ладоней кожу. Обе моих руки перетягивали десятки слоёв бинта. Я потянул край завязки, чтобы посмотреть.
- Если ты это сделаешь - я тебя скручу. - Предупредила ровно Девидофф. В карих глазах женщины полыхнули алые искры: - Не лезь под бандаж.
- Не лезу я.
Сон выпил краски из вчерашнего дня. Я вспомнил урок Агаты, разбивающий мир на геометрические узоры. Золушку... то есть Марию на крыше. Фишер, который что-то от неё хотел, а я помешал. Экскурсию в лабиринт. Темноту и нечто, что волокло меня к себе, в центр лабиринта.
Вина, как лезвие воткнулась в живот. Я бросил там Фредерику. Я бросил Фредерику в лабиринте.
- Который сейчас час? - Может быть, я успею назад? Может, ничего страшного с ней не случилось? - Я долго спал?
- Утро уже. Сколько нужно - столько спал. Одевайся, с тобой хотят поховорить. - Девидофф кивнула на кресло, где лежали мои брюки и не моя рубашка. Опустила пакет со склянками в контейнер и закупорила его.
Доктор выглядела усталой: веки, подведённые золотым, опухли, уголки уверенного яркого рта опустились.
Я коснулся ключицы, бока. Кончики пальцев, свободные от бинтов, нащупали швы и горячие опухшие участки кожи.
Рядом в лотке на столике, высилась гора окровавленной ваты и использованных хирургической нити. И ещё пузырьки с кровью. Я поспешил отвести взгляд.
Вместо благодарности я задохнулся острым, как кипяток, смущением. Девидофф видела меня голым. Снимала с меня одежду, чистила уже закрывшиеся раны от грязи, бинтовала.
- Так какой у тебя штамм? - Спросила «между прочим« доктор.
Я вновь глянул на кровь. И вновь отвернулся. Тут достаточно, чтобы провести анализ и определить без моего ответа.
- А12-ЄКС-20-68.
Девидофф задрала вверх острую бровь:
- Тебе... четырнадцать?
- Шестнадцать!... скоро.
- ... вообще не тот. Но сходство есть...
- Вы не сможете использовать выделенные нанниты. - Предупредил я. - Это только для зародышей. И компания...
Девидофф фыркнула. Подошла и сдёрнула с меня простынь.
- Не смейте так...! - Я схватил простынь и потянул назад, она треснула и разошлась разрывом.
- Фставай и одефайся. Он не любит ждать.
- Да отвернитесь вы! - Жар прилил к щекам, к шее. Чувствуя, что краснею, я ещё больше смутился. - Кто не любит?
- Никто не любит. - Девидофф не отвернулась. Наоборот, села в свободное кресло, закинув ногу за ногу и положив руки на подлокотники. С любопытством энтомолога, который поспорил с другим энтомологом, наблюдала, как я пытаюсь встать.
Меня здорово шатало. На руках и ногах алели длинные красные следы - как от царапин. Но это было неважно. Важно было понять, что менее оскорбительно: повернуться к ней фронтом или в профиль, пока я одеваюсь.
Я дошагал до кресла, на котором была разложена одежда, схватил её и спрятался за спинкой.
Недоставало белья, носков, туфель, куртки:
- А...м.. мои.... где?
- Да. Буду фсем ходить и рассказывать, что ты без трусоф, кофбой.
Я поспешно натянул брюки. Ниже колен их словно ножницами искромсали, и на бёдрах появилось несколько мелких разрезов, открывающих кожу.
Рубашка была в зелёную клетку, большой на меня - и чужой. Я окаменел, держа её и не зная, как поступить - бросить и бежать мыть руки, или аккуратно положить на место. Хотелось отшвырнуть.
Мне нельзя надевать чужую одежду. Её же, наверняка, даже не ариста, а какое-нибудь мясо носило.
- Или буду. Ходить. Рассказывать. Всем.- Произнесла медленно Девидофф. Угрожающе: - Одевайся.