Поэт спрыгнул рядом и, морщась, потёр висок.
- Поверху пойдём? - Кивнул он на стену, через которую мы перебрались. - Оттуда хорошо все видно.
- Нас в том числе. Если из особняка Агата заметит?
- Твоя правда. - Константин двинулся вперёд первым.
Чувство неправильности засело занозой. Мы забрались в лабиринт через стену рядом с главным входом. Я хорошо помнил схему конструкции, но никак не мог сообразить, где мы.
Первый же поворот, который мы с Константином выбрали, привёл в тупик.
И следующий.
И следующий.
... Вокруг темно и я вновь бегу от хлещущих со всех сторон лезвий. ...то Фредерика горячей тяжестью висит на моем плече и мы идём, идём... что я шлёпаю промокшими ботинками по масленой жиже в Рыбьем городе, и лампы гудят как голодные насекомые.
- Да что ж это такое...? - Поэт сжал виски двумя руками. - Не пойму куда идти. Мысли скачут.
Мои, наоборот, текли, как вязкий липкий мёд. Я выдрался из обрезков воспоминаний, окончательно потеряв ощущение маршрута. Меня поразил топографический кретинизм, о котором я слышал, но в существование которого не верил.
- Надо назад вернуться, а затем вправо. - Предложил я.
- И куда придём?
- Не знаю. Пойму, где мы находимся.
- Ты тоже это чувствуешь? - спросил Константин через пару шагов.
- Что? - Мой мозг - вермишель. Скользкая, непослушная и бесконечная.
- Мы словно в раковине моллюска. И она пустая.
Я прикрыл глаза, прислушиваясь.
Никакого течения, вымывающего сознание. Никакого ощущения чужого присутствия. Мне больше не казалось, что из-за угла вот-вот выпрыгнет спрут, или нападёт дерево. Как будто здесь нет никого кроме нас. Пустой заброшенный старый дом.
- Уйдём отсюда. - Предложил я.
- Нет. Там, впереди. Видел? - Ускорил шаг Константин. - Там что-то есть.
Впереди блестела вода. Коридор лабиринта плавно опускался, и сверкающая тёмная гладь застилала его. Жидкость доставала до щиколоток, кое-где даже выше.
В Рыбьем городе тоже было полно воды.
- Обойдём? - Повернулся ко мне нахмуренный Константин. - Подтопило откуда-то...
- Нет. Нам вперёд. - Обходного пути нет. А если и есть - он не для нас.
Я пошёл первым, обгоняя страх, свернувшийся на пояснице скользкой змейкой. Сквозь новые ботинки жидкость пока не просачивалась, но всё равно ноги мёрзли. Противно так.
- Что там? - Вновь первым заметил Константин коричневое на стене. Мы свернули в боковой коридор.
Прибитая к кораллу висела стандартная до жути табличка-предупреждение: «Выключите электрические приборы!» Ниже, мелким шрифтом: «Отключите прибор. Отсоедините блок питания.». Предупреждения подземного города, призванные защитить от вмешательства Рыбы.
Я обхватил себя руками крест-накрест. Константин нервно рассмеялся:
- Зачем это здесь?
- Мы в Рыбьем городе. - Так я чувствовал. Несмотря на то, что над нами - ясное высокое небо, а не подземный свод. Мы в Рыбьем городе.
- Ерунду ты говоришь.
- ...все ещё думаешь, что раковина пустая?
Мы развернулись одновременно. Одновременно побежали, разбрызгивая воду - друг на друга, на стен. Несколько капель попали мне на губы, и я слизнул их. Вода горчила.
В то, как я думал и чувствовал, заползал туман, смазывал всё. Как раньше. Знакомое больное чувство. Давление на виски, давление в глазах. Невозможность полностью помнить себя. Мысли длинные, но глупые - я сам понимал что глупые. Мысли - змеи, переплетающиеся в клубок-риозу, невозможно проследить начало или конец каждой пёстрой цепочки: геометрические ленты, квадраты и треугольники на чёрных матово-чешуйчатых телах, лица и руки, каждая наполнена смыслом и содержанием. Это мои мысли, но у них нет истока, ни вывода, лишь энергия и структура.
Коридор раздвоился змеиным языком. В миг, когда я это увидел, мой ум тоже разошёлся на два. Я мыслил две мысли одновременно - но ни одну из них не осознавал. Змеиный ритм превратился в глухое неразборчивое бормотание.
Нет, это не я. Это Костя бормочет. Слова без значения, предложения без смысла. Ритмично, одно и то же - по кругу.
Поэт остановился, прижавшись лицом и телом к стене. Как будто хотел влипнуть в неё. Упасть в неё. Врасти и стать единым целым с Лабиринтом.
Я попятился - пока сам не прижался спиной к противоположной стене коридора. Она дрожала в том же ритме, что и говорил Константин.
Это Рыба просыпается. Мы вошли в Рыбий город и разбудили Рыбу.
Пальцы Константина скребли податливый коралл. Парень повернул голову, вглядываясь в меня пустыми, словно космос, глазами. И вдруг, вместо тарабарщины:
- Нет, это я. Я - это я.
- Точно? - Точно его не захватила Рыба, и он не сошёл от этого с ума?
- Да, да, да! Я! Я! Я!
Константин оттолкнулся от стены и побежал по коридору. Я помчался за ним следом.
Это я сюда его привёл. Я отвечаю.
Мой друг бежал целеустремлённо, не колеблясь ни мига на поворотах. Будто на каждой стене - указатели. Он дважды влетал в залы, которые мне казались тупиками, и выскакивал из них через скрытые лазы. Я бежал следом.
Очередной зал. Клинообразный, с полом из неровных крупных плиток. Одни плитки подняты вверх над уровнем воды, другие вдавлены под углом вниз, так, что если шагнуть на них - а я шагнул дважды - нога соскальзывала, проваливаясь по колено в воду. В углу - конструкция из старой ржавой арматуры, прислонённая к стене.
Весь зал ритмично и быстро дребезжал. Словно мы - в коробке с железными шарами и её встряхивают. Дрожь проходила по полу, по стенам, создавала рябь на воде.
- Я буду здесь. - Константин пошёл к дальней стене. - Здесь всё уже есть. Готовая чернь и известь.
Он одержим. Нет, не Рыбой. Собой. В этом зале, с ржавчиной в углу, с забрызганными водой розовато-серыми стенами, было что-то очень похожее на Константина. Тот же паттерн в линиях, повторение форм и образа под образом: простая, но сильная округлость, прочность минимализма.
- Не бросай меня. - Повернулся вдруг Константин. - Вернётся судья. Я не знаю, кто я. Я не знаю кто я.
- Я буду здесь. - Повторил я его слова. Поэт выдохнул, широко раздув ноздри. Подобрал кусок ржавого металла, выступающий из воды, и провёл им по стене, оставляя мокро-рыжий след.
- В зале ржавой подписи. - Сказал он, беря трубу двумя руками. - В зале ржавой подписи, все скреплены документы... все знаки начертаны, нет в венах ничего, ни на слово не наберётся, исчерпанный колодец. До дна, до дна, до дна... до ила, до земли, до сна. До костей обглоданы слова.
Я отступал спиной вперёд. До того места, где часть пола поднималась над водой, и я смог там присесть. Колени, пальцы, кости дрожали.
Нельзя мешать Константину шумом. Он не в себе, сильно не в себе, мало ли...
Поэт бормотал, декламировал, выкрикивал. Писал размашисто на стене ржавчиной - но ни слова не прочесть. Или язык незнакомый, или это просто каракули.
Жутко смотреть на него. Было ли так же жутко Маю, когда я рисовал его профиль в своей келье Лабиринта? Я думал, что вменяем. Но если я был таким же?
Константин раскачивался, на его губах блестели капельки слюны, пальцы до белизны сжимались на железе.
Я запоминал его, чтобы позже нарисовать.
- ...до костей, до крови у ногтей, до белизны моей. До дна морей, до дна войны. Война изменит «я» на «ты», мы отменили страх судьбы, не бойся больше, он не спит. Он не спит, он никогда не спит. Он смотрит сны, мы в них - засечки и зародыши. Снов маленьких икринок. Так боги делают всегда. Они желают бесконечности, они вселяются в своих детей - чтобы в дурную бесконечность перейти... до моря, до крови. До белизны кости. Слова, слова, слова... как пчёлы.
Константин рассмеялся холодно и ритмично. Освободив меня на миг из плена декламации, скрежета железа по кораллу, размеренных хлюпающих шагов и судорожных вдохов.