-...у Ариадны нет меча, она мечтает о мече. Она глуха, расплата за нарушение закона. Всё на кону - она же знала. Знала, она теперь без дома. Без дома, без отца, без брата. У брата Ариадны два рога, он Пасифаи сын, он враг Тесея. У Ариадны тоже есть рога? Нет, я посею здесь слога, я посею здесь цветы, я посею здесь растенья-кости. Они растут везде, где бросить. Они - зелёные колосья. Они - рождаются и просят: снимите нас с земли, земля колюча и жива... когда уже жнива? когда уже жнива, когда уже жнива... не уходи, не уходи, я знаю - впереди другие дни. Не уходи.
- Я здесь сижу. - Тихо ответил я. Не зная, ко мне ли его слова, но в них слышалась мольба.
В коридоре, на границе зрения мелькнуло быстрое, едва уловимое движение. Агата или Фишер? За нами? Было бы здорово, чтобы они увели Константина, может быть, он успокоится. Нет, показалось, ничего там...
Я отвёл взгляд - и вновь в коридоре метнулась серая тень. Я поднялся тихо подошёл к выходу из зала - и тут же отшатнулся.
Весь коридор опутывала тончайшая прозрачная паутина. Она влажно блестела, подрагивала от моего дыхания. Впереди таилось то, что её создало.
Огромный серый мешкообразный паук.
Паук прижимался к стене и облизывал её жвалами, похожими на крюкообразные руки.
Он лизал стену в том месте, где я её касался.
- Костя!
Я рванул к царапающему коралл поэту.
- Костя! Хватит! Там...! - Он отшвырнул меня, прежде, чем я заговорил. Одно движение руки, от всего корпуса - и я полетел спиной назад. Упал в воду, мгновенно пронзившую тело холодом. Ударился о выступающие плитки затылком, вокруг вспыхнул короткий жёсткий фейерверк.
Константин царапал на стене закорючки, выкрикивая невразумительные рифмы.
Я перевернулся, пытаясь подняться и поскальзываясь в воде. Замер, глядя на паука. Тварь перебиралась через сплетённую им же паутину, добавляя к ней новые и новые слои. Густые белые волокна выходили из его широко открытой пасти, и выплетались жвалами-руками. Вдруг показалось, что это не слои клейкой дряни, а слова. Что из его рта выходят слова, и это он то кричит, то шепчет, а не Константин.
Паук спрыгнул в комнату и рванул ко мне. Он перескакивал через воду, перебираясь с одной каменной кочки на другую, цепляясь за них тонкими многочисленными лапами. Вместо глаз, в центре паучьей головы блестел единственный лазурный камень - как на мумифицированном лице Алика.
Я нащупал под собой железку и швырнул её в тварь. Попал в лапу. Паук пошатнулся. И опять прыгнул в мою сторону, сокращая дистанцию.
Я сгрёб всё, что было под водой и рядом. Камни, мусор, ржавые куски. Швырял без разбора в паука. Пятился. Попадал. Когда я попадал, паук пошатывался на месте и останавливался на секунду. Стоило промахнуться - он прыгал и приближался ещё на несколько шагов.
Я бросил камень - и попал в подпрыгнувшего паука. С пронзительным визгом он упал в воду. Здесь было мелко, но тварь перевернулась на спину, барахтаясь, выбрасывая тонкие лапки в стороны и не в состоянии подняться.
Я побежал к выходу. Выхватил нож для заточки карандашей, и воткнул его в паутину, которая оплетала проём белёсой мембраной. Прорезать нам выход, забрать отсюда Костю и бежать.
Нож едва замечал паутину. Она оказалась легче воздуха и разорванные нити плавно и медленно поднимались. Липли к лицу, привлекаемые теплом дыхания. Цеплялись к рукам. Оседали на коже, оставались тонкими линиями татуировок. Я пытался их содрать ногтями, потом - ножом. Раздирал себя до крови. Моя кожа покрылась тонким рыжим паутинным рисунком, а выход я все ещё не расчистил.
Я глянул вперёд по коридору - и остановился. Лабиринт пропал. Паутина преграждала путь в место, где было высокое серое небо и коричневое поле, усеянное сухими растениями - до самого горизонта. Обрывки паутины кружились в воздухе волосами ангела.
Этого всего не может быть. Это всё ненастоящее.
Паук-мутант, паутина которая тает, место которого нет.
Горизонт по ту сторону неестественно вытянут.
Если горизонт дальше, это значит - я смотрю не на Землю. Там - вид другой планеты. Всё это - это всё Рыба. Мы в подземном городе. А кто в нём обитает? Мутанты, создаваемые Рыбой. Образы, создаваемые Рыбой. Яд Рыбы.
Хлюпающие звуки стихли. Я обернулся: одна из тончайших паутинок вертикальной линией опустилась сверху, с нашего, ещё голубого, неба, к пауку. Паук, зацепившись за неё жвалами, перевернулся на ноги коротким сверкающим рывком. Живот твари блестел сталью.
Сейчас я близко. Он меня достанет.
Я рванул к арматуре, выстроенной у стены. Хотел взобраться на неё, но ветхая ржавая конструкция обвалилась под моими руками и ногами.
Паук меня не преследовал.
Он прыгнул сзади на Константина, все ещё записывающего слова, которые хлестали из него как кровь из перебитой артерии. Паук впился жвалами поэту в шею - два широких пальца-лезвия вошли под подбородок моему другу. И соединил их, перерезая поэту горло. Как ножницами.
Широкий мазок алого брызнул на стену, замазав последние нацарапанные строчки. Хруст: паук впился маленьким ртом в рану и перегрызал хрящи и жилы. Голова поэта, наполовину оторванная, откинулась назад.
Тело, заваливаясь, качнулось вперёд.
Это я кричал. Больше некому.
Я закрыл себе рот руками. Проглатывая вопль. Заталкивая внутрь ужас.
- Харравард, белли, дже, саанастра. - Поставленным глубоким голосом произносил Константин, продолжая расписывать стену. Вся она покрылась коричнево-рыжими письменами.
Ни паука, ни паутины, но крови. Ржавая конструкция в углу зала все ещё разваливалась, потревоженная моим прикосновением. Константин был жив, цел и исступлён.
- ... настра, джери, фе, доам! Дре раад хенри! Доат до ту! Ре! Тирре до уна саалжи фагарари, дезореми, Ре! Фаллиа Ре! - Выкрикивал поэт.
В исковерканных, придуманных словах, мне чудился смысл. Чудился, потому что я не мог его ухватить. И это пугало.
Также как пугала белизна кожи поэта и мелкий пот, усеявший его лицо.
Мысленно я все ещё видел его мёртвым. Убитым. Съеденным.
Это всё - галлюцинации. Отец правильно говорил: я совершенно чокнутый. Только чокнутый видит смерть друга. Такую смерть. Я виноват, я во всём виноват. Я пришёл сюда, едва не украв у Константина его шанс на будущее. Я сам не смогу стать ничем. Я болён. Я обречён, я с самого рождения обречён. Меня купили ещё до рождения, меня сделали ещё до рождения собственностью Экосферы. Я сопротивляюсь, я сопротивляюсь, зачем, зачем? Я здесь - я не должен быть здесь. Я схожу здесь с ума быстрее. Все мои рисунки, все образы, что мне приходят... это сумасшествие. Я - зря. Всё моё Я - зря.
Сердце частило. Горьковато-солёный адреналиновый привкус заполнил рот. Я знаю, что галлюцинирую, но моё тело не знает - для него всё ужасно и реально. Меня трясло: от страха, от ужаса - и от отчаянья.
Это конец. Всё здесь - для меня конец.
- Хааги. - Охрипнув, перешёл на шёпот Константин. - Нееша. Фаармагаари, Зелр, Зелр, Зелр, Вассад, Ллеа. Нуоваши дорва митои. Никше тои. Тои ни реджа, же сефаи. Рра де те. Ре! Фаллуа Ре!
Новый поток слов был тише, спокойнее. Звук голоса подчинил моё перепуганное тело и бессмыслица успокоила, как колыбельная. Заполнила пустоту, которую выгрыз своим появлением паук. Тонкие ручейки спокойствия входили в меня. Очищали дыхание и взгляд.
Тихое спокойствие. Лёгкое и ничего не обещающее. От него мир светлел.
Я слушал гипнотические слова, что нашёптывал Константин. Смотрел на странные надписи, что он процарапывал в мягком коралле, и позволял их ритму подхватить моё дыхание и пульс моих мыслей. Почему я решил, что все так ужасно? Я знаю почему, но чувства и объективные причины - это ведь разное. Отдельное. Я смешал их и запутался. Как запутываюсь в лабиринте, думая, что он целостен. Он не целостен, в нём главное - пустоты.
Ритм странных слов освобождал место для вдоха, место для Я, потому что сам был пустотой. Формой без содержаний. Ячейками, куда я могу поместить своё беспокойство - и не беспокоится ни о чём.