Насекомые окружили меня, я бестолково махал руками и жмурился, но всё равно видел каждое крохотное создание, словно выписанное талантливым и больным художником. У одних три пары крыльев вращались в разных плоскостях, другие скакали на длинных вывернутых назад украшенных зубцами лапках, третьи, бескрылые, цеплялись липкими ртами к летучим. Со жвалами рогоносцев, скорпионов и беззубыми жёсткими челюстями, они были не больше пчёлы и щипались, а не кусались.
Я толстокож для них, и на мне куртка Андрея. Надо вытряхнуть тварей и застегнуться. И не паниковать, не паниковать.
Жук с муравьиной головой и округлым телом впился в рёбра - там, где кожу процарапал нож Фишера.
Я отодрал его и сжал, пытаясь раздавить твёрдый хитин. Жук завибрировал, как заводная игрушка, и вырос - за две секунды увеличившись от размеров мухи до здоровенного рогача.
Я швырнул его в стену, но он не долетел. Насекомые набросились на него и разорвали, жёлтая и красная жидкости брызнули во все стороны.
Эволюция в действии: твари, сожравшие этого жука, тоже выросли, и их укусы стали кислотно-обжигающими.
Я застыл, вытянув руку, обёрнутую чёрным копошащимся облаком. Твари лезли за шиворот, цеплялись за волосы, впивались в царапины, стремясь добраться до мяса. До нежного бьющегося сердца, к костям, которые они обглодают до светлой благородной желтизны.
Когда я закричу, они нырнут мне в рот, к языку и горлу, к пищеводу и лёгким. К мягким вкусным внутренностям, которыми я полон. Черно-зелено-синяя масса облепит и я упаду. Картинка врезалась в сознание, словно грузовик. Я вздрогнул - и сбросил оцепенение.
Зажмурившись и крепко сцепив губы, я побежал. На бегу сдирая с себя вновь и вновь цепляющихся к коже щёлкающих, дребезжащих, кусающихся созданий. Те, которым удавалось слизнуть с меня кровь или отщипнуть кусочек кожи, увеличивались и тяжелели.
Я врезался в стену, пахнущую землёй и влагой. Развернулся, и, как пёс, заёрзал по ней плечами и лопатками, счищая и давя налипших насекомых. Выступающие из стены вены-коряги и кости-камни царапались, но помогали. Я срывал жуков с лица и шеи и топтал, давил ладонями, дёргался от горячих укусов. Один присосался к моему боку и вырос до размеров мыши - я расплющил его ладонями.
Это было омерзительно... и хорошо.
Я знал, что делать. После каждого жука был следующий жук. После каждого гадкого «чавк» было следующее «чавк». Они кусались, и в ответ я мог раздавить того, кто причиняет боль.
Нажравшись моей крови, они росли, делилась неповоротливыми, а те, что прежде летали, падали на землю. Поэтому их становилось меньше.
В висках набатом пульсировала кровь. Я топнул, разбивая шестикрылую тварь, и закричал.
Длинный жук полез мне в рот, и я позволил ему, чтобы раскусить пополам - зубы болели так, что мне нужно было во что-нибудь вгрызться. Я бил по ним, слишком сильно бил - вокруг разлеталась надкрылья, желтоватая кровь, и моя кровь из рассаженных рук тоже, и я был рад боли.
Меня ничто не держало. Мне никто никогда не запрещал убивать жесткокрылых.
Я растоптал последнего.
Отошёл от места бойни и долгую минуту стоял согнувшись, всхлипывая, сплёвывая и брезгливо счищая застрявшие в одежде жвала и лапки. Руки и лицо чесались - но это нервное, а не от смертельной дозы яда. Наверное.
- Молодец, Олег, - прошептал я, - Нашёл противника по размеру.
Рассмеялся, и тут же проглотил смех.
Шелест, как будто тяжёлое и влажное волокут по земле. Бескостный удар, когда оно преодолевает препятствие. Сильный рывок - и опять медленный длинный шелест.
Нечто приближалось.
Я всегда знал этот звук. Всегда его предчувствовал. Сначала настигают мокрые длинные шлепки, а лишь за ним - гладкое гибкое тело, слепо ощупывающее перед собой путь.
Спрут пришёл за мной. Он ползёт ко мне, и мне от него не скрыться.
Чтобы не закричать я впился зубами в ладонь, горькую от крови насекомых.
Тяжёлый шелест приближался, источая запах холодной воды и железа. То, что шло ко мне из тьмы, было огромным.
Нужно спрятаться. Немедленно спрятаться. Спрут слеп, он не увидит меня, если не прикоснётся. Исчезнуть, зажмуриться, задержать дыхание. Я забьюсь в угол, я стану маленьким...
Инстинкты, о которых я и не знал прежде, вопили, что это не поможет.
Из коридора, извилистого будто его прогрыз плотоядный жук, медленно перекатывая тело, выполз осьминог.
Его чёрную блестящую шкуру усеивали присоски, похожие на слепые глаза. Мясистые щупальца в полумраке сливались друг с другом и с самой тьмой. Среди волн руко-ног мелькнула непропорционально маленькая округлая голова, лишённая рта и глаз, но украшенная серыми пятнами-приманками. Он свяжет меня конечностями, наползёт и раздавит каждую кость в теле, а потом высосет глаза и мозг. Я закричу, и тогда он проглотит и мой голос.
Я никогда не рисовал спрута. Я всегда знал, как он выглядит. Этот был именно таким, каким я его боялся.
Именно таким, как я его увидел на обложке «Тысячи лье».
Я отступал от приближающегося чудовища, пока спина не прижалась к дальней стене пещеры.
- Ты н-не настоящее. - Сказал я осьминогу. - Ты не настоящее!
Это сон. Дурной страшный сон. Атхена, ну какие осьминоги в нашей земле? У нас даже сельдь не вырастает длиннее ладони.
- Ты не настоящий! - Заорал я. Стены заглушили мой крик, смяли в мышиное слабое возмущение: - Отвали от меня! О-отвали от меня, т-тебя нет!
Осьминог медленно-медленно приближался. Его голова влажно шлёпнула по своду коридора. Моргая, единственный огромный лимонно-жёлтый глаз затянулся белесой плёнкой.
У моего страха глаз нет. Это ненастоящее.
Тварь остановилась, как будто почувствовала, что совершила ошибку - но не понимала в чём.
- Тебя нет. - Выдохнул я с облегчением. - Ты просто очередной глюк.
Осьминог откатился. А затем вывернулся. Через рот, сокрытый в щупальцах, как рубашка, которую поворачивают наизнанку.
Перекручиваясь между двух форм, животное, неустойчиво шагнуло ко мне. Теперь были ноги. Оно знало, что мне некуда бежать.
Повеяло острым звериным запахом: смесью мускуса и старой падали.
Хрустнули позвонки: медведь отлепил морду от того, что было головогрудью, и впился в меня умными маленькими глазами.
Он был огромен. Обтекаемое мощное тело занимало весь проход, и когда он встал на задние лапы, его голова коснулся свода пещеры. Длинную шерсть зверя облепила земля, но на груди и под шеей она была грязного светло-жёлтого цвета. Чёрные изогнутые кинжалами когти царапнули стену, а из пасти торчали длинные саблеобразные клыки.
Земля содрогнулась, когда медведь упал на четыре лапы и побежал на меня.
Я не мог крикнуть, что он ненастоящий. Потому что он был здесь самой настоящей, самой яркой, самой чётко очерченной вещью. Он был реальнее стен, корней, раздавленных насекомых. Реальнее меня. Настоящими были когти, которые сейчас разорвут меня, и зубы, которые сломают мне шею.
Мир разошёлся на триста шестьдесят градусов, во все стороны, как будто я стал одним огромным немигающим глазом. У меня болели веки, так крепко я зажмурился, но я все равно видел несущегося зверя, и глубину стены за спиной, и сплетение коридоров чуть дальше, и толщу породы надо мной и подо мной, корни в ней и металлические прожилки.
Волокна изогнутой ветки, лежащей у моей ноги.
Я схватил её, и когда зверь выдохнул на меня гнилым мясом, ударил ею, словно битой, по клыкастой морде.
Ветка сломалась.
Туша, тяжёлая как сама вселенная, врезалась в меня. Тень лапы (саму лапу я не успел увидеть) полоснула по голове, ослепительный скрежет процарапал череп.
Рёбра лопнули. Когти вошли в мои внутренности, выдирая их наружу.
Ужас подавил боль. Ясность подавила ужас. Животное рвало моё тело, я был - вкусный кусок мяса, и неважно, что он знал, что я - осознаю себя, что у меня есть душа. Точно так же, как я знал это о звере. Я знал, что сейчас умру. Он знал, что я сейчас умру. Ни у него, ни у меня, не было ко мне жалости.