Мартин, толстый и неловкий, потерял равновесие и через фуганок, за которым работал ученик, повалился наземь. Все теперь бросились на рассвирепевшего Конрада, который, размахивая окровавленным долотом, страшным голосом завопил и заревел:
— В преисподнюю его! В преисподнюю!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
С исполинской силой оттолкнул он всех, размахнулся для второго удара и уж, без сомнения, прикончил бы бедного хозяина, который, лежа на земле, стонал и задыхался, но вдруг, смертельно бледная от испуга, в дверях мастерской появилась Роза. Конрад, как только увидел ее, остановился с высоко поднятым долотом, будто окаменел, превратился в статую. Потом он отбросил долото, всплеснул руками, скрестил их на груди и, воскликнув голосом, который каждому проник прямо в душу: «О боже праведный, что я сделал!» — выбежал из мастерской. Никто не подумал преследовать его.
Теперь с великим трудом подняли бедного мастера Мартина. Однако оказалось, что долото попало только в толстую мякоть руки и что рану вовсе нельзя назвать опасной. Старика Гольцшуэра, которого мастер Мартин в своем падении увлек за собой, теперь тоже вытащили из-под щепок и, сколько можно было, успокоили детей Марты, которые не переставая кричали и плакали о добром дяде Мартине. А тот был совсем ошеломлен и говорил, что, если только чортов подмастерье не погубил его прекрасную бочку, рана не так уж будет беспокоить его.
Для стариков принесли носилки, — ведь и Гольцшуэр порядочно расшибся при падении. Он ругал ремесло, для которого требуются такие смертоносные орудия, и заклинал Фридриха снова обратиться — и чем скорее, тем лучше — к прекрасному литейному делу, к благородным металлам.
Когда уже глубокий сумрак окутал небо, Фридрих и Рейнхольд, которого сильно ударило обручем и который чувствовал себя совершенно разбитым, оба, недовольные, побрели домой, в город. И вдруг позади какой-то изгороди они услышали тихие стоны и вздохи. Они остановились, а с земли поднялся какой-то высокий человек, в котором они тотчас же узнали Конрада, так что в страхе отпрянули от него.
— Ах, милые товарищи, — жалобно воскликнул Конрад, — Да не пугайтесь вы меня! Вы меня считаете лютым зверем, дьяволом! Ах, я, право, не таков, право, не таков… Я не мог иначе… Я должен был бы пойти вместе с вами и сделать еще раз то же самое, — лишь бы удалось!.. Но нет, нет… всему конец, вы больше не увидите меня!.. Поклонитесь милой Розе, которую я люблю больше всего на свете!.. Скажите ей, что я всю жизнь на груди буду носить ее букет, что я украшу им себя, когда… но, быть может, она еще услышит обо мне. Прощайте, прощайте, милые, добрые мои товарищи!
И с этими словами Конрад, которого невозможно было удержать, исчез в темноте.
Рейнхольд сказал:
— Что-то странное с этим юношей; его поступок мы не можем судить и оценивать обыкновенной меркой. Быть может, потом и откроется эта тайна, что тяготит его грудь.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Рейнхольд покидает дом мастера Мартина
⠀⠀ ⠀⠀
Как весело было прежде в мастерской мастера Мартина, так уныло стало в ней теперь! Рейнхольд, не в состоянии работать, сидел в своей комнате; Мартин, с перевязкой на раненой руке, все время бранил и проклинал злосчастный случай и злого работника-чужестранца. Роза, даже Марта со своими мальчиками избегали места страшного происшествия, где Фридрих один с немалыми усилиями продолжал трудиться над большой бочкой и где глухо, точно удары дровосека в зимнюю пору в лесу, звучали удары его колотушки.
Скоро глубокая грусть наполнила душу Фридриха, ибо теперь он как будто ясно увидел то, чего давно уже боялся. У него уже не было сомнений в том, что Роза любит Рейнхольда. Мало того, что все знаки внимания, все ее нежные слова уже и раньше относились только к Рейнхольду, — теперь, когда Рейнхольд не мог приходить в мастерскую, было уже совершенно ясно, что Роза тоже не думает выходить и предпочитает сидеть дома, верно, для того, чтобы ухаживать за возлюбленным. В воскресенье, когда все весело устремились на улицу, когда мастер Мартин, почти оправившийся от своей раны, пригласил его итти вместе с ним и Розой на городской луг, он, отказавшись от приглашения, совершенно убитый скорбью и мучительной тоской любви, в одиночестве убежал, из города, к той деревне, на тот холм, где впервые встретился с Рейнхольдом. Он бросился на высокую, пестревшую цветами траву, а когда он подумал о том, что прекрасная звезда надежды, светившая ему в продолжение всего его пути на родину, теперь, уже у цели, погрузилась в глубокий мрак, что все его попытки напоминают безотрадные усилия мечтателя, чьи тоскующие руки тянутся к пустому миражу, слезы хлынули из его глаз, падая на цветы, которые наклоняли свои головки, словно оплакивая жестокое страдание юноши. Фридрих и сам не знал, как это случилось, что глубокие вздохи, вырывавшиеся из стесненной груди его, превратились в слова, в звуки. Он запел такую песню: