⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
День был жаркий, с наступлением сумерек и в комнате стало душно, поэтому своего благородного гостя мастер Мартин повел в просторную и прохладную «чистую поварню». Так называлась тогда в домах богатых горожан комната, которая бывала отделана наподобие кухни и только для виду была украшена всякого рода дорогой хозяйственной утварью, не служившей для приготовления пищи. Мастер Мартин, как только вошел сюда, громко крикнул:
— Роза! Роза!
Тотчас же отворилась дверь, и в комнату вошла Роза, единственная дочь мастера Мартина.
Постарайся, дражайший читатель, как можно отчетливее вообразить себе в эту минуту мастерские произведения нашего великого Альбрехта Дюрера. Пусть, словно живые, встанут перед тобой образы его чудесных девушек, полные великой прелести, сладостной кротости и благочестия, такие, какими их можно увидеть на его картинах. Представь себе благородный гибкий стан, прекрасный лилейно-белый лоб, румянец, пробегающий по щекам, подобным душистым розам, тонкие вишнево-алые жгучие губы, нежные, мечтательно устремленные вдаль глаза, скрывающиеся за темными ресницами, как лунный луч — за сетью листвы, представь себе шелковистые волосы, искусно заплетенные в красивые косы, представь себе всю небесную красоту этих девушек, и ты увидишь прелестную Розу. Да и как бы иначе мог рассказчик описать тебе это небесное дитя? Но да будет здесь позволено вспомнить еще об одном одаренном талантами молодом художнике, в чье сердце проник яркий свет того доброго старого времени. Мы говорим о немецком живописце Корнелиусе, живущем в Риме. «Я не знатна и не прекрасна». — Такою, какой на рисунках Корнелиуса к могучему Гётеву «Фаусту» изображена Маргарита, произносящая эти слова, следует представить себе Розу в те минуты, когда, полная набожной, целомудренной робости, она чувствовала, что должна отвечать отказом на увещания гордых женихов.
Роза по-детски смиренно поклонилась Паумгартнеру, взяла его руку и прижала ее к своим губам. Бледные щеки старика окрасились ярким румянцем, и, подобно тому как вечерний луч, вспыхивая в последний раз, золотит черную листву, в глазах его засверкал огонь давно минувшей молодости.
— Ну, — звонко воскликнул он, — ну, любезный мой мастер Мартин, вы зажиточный, вы богатый человек, но прекраснейший дар, которым наградил вас господь, — это ваша милая дочка Роза! Если уж у нас, стариков, что сидим в магистрате, радуется сердце и мы наших близоруких глаз не можем отвести, когда глядим на милое дитя, то как осуждать молодых людей, что они, как вкопанные, словно окаменев, останавливаются на улице, если встретятся с вашей дочерью, что в церкви они смотрят на вашу дочь, а не на священника, что на гуляньях и на праздниках они, к досаде всех девушек, по пятам следуют за вашей Розою, вздыхая, бросая на нее влюбленные взгляды, занимая ее сладкими, как мед, речами. Что ж, мастер Мартин! Зятя вы можете себе выбрать между нашими молодыми патрициями или где вам будет угодно.
Лицо мастера Мартина нахмурилось, покрылось морщинами, он велел дочери принести благородного, старого вина, а когда она вышла, вся зардевшись и потупив глаза, молвил Паумгартнеру:
— Полно, дорогой мой господин! Это правда, что дочери моей дана необычайная красота, что и меня тем самым щедро одарило небо, но как же вы-то можете говорить об этом в присутствии девушки? А что до зятя-патриция, то все это пустяки.
— Молчите, — со смехом ответил Паумгартнер, — молчите, мастер Мартин, от избытка сердца глаголют уста! Разве вы не поверите, что моя ленивая старческая кровь разыгрывается, когда я вижу Розу? А если я прямо говорю о том, что и сами вы прекрасно знаете, беды от этого никакой не будет.
Роза принесла вино и два высоких стакана. Мартин выдвинул на середину комнаты тяжелый, украшенный причудливой резьбою стол. Едва только старики успели усесться, едва только мастер Мартин наполнил стаканы вином, — перед домом раздался конский топот. Всадник как будто остановился, а затем в сенях раздался его голос. Роза поспешила вниз и, вернувшись, сообщила, что это старик-рыцарь Генрих фон Шпангенберг и что он желает зайти к мастеру Мартину.