— Ах, дорогой господин, — нетерпеливо перебил мастер Мартин речь Шпангенберга, — ах, дорогой господин, зачем вы стараетесь убедить меня в противном? Ремесло моего зятя должно быть то же, что и мое, ибо — так я считаю — мое ремесло есть самое прекрасное на свете. Неужто вы думаете, будто достаточно уметь стягивать доски обручами, чтоб получилась крепкая бочка? Ну, разве не прекрасно, не чудесно уже одно то, что для нашего ремесла требуется умение хранить и холить прекрасный небесный дар — благородное вино, чтоб оно становилось лучше и со всей силой и сладостью пронизывало нас, как истинный, пламенный дух жизни? А как делается сама бочка? Разве не должны мы, если только мы хотим, чтоб работа была удачна, сперва все точно вычертить и вычислить? Мы должны уметь считать и мерить, ибо как иначе могли бы мы определять пропорции бочки и сколько в ней умещается? Эх, милостивый господин, сердце веселится у меня в груди, когда я начинаю собирать какую-нибудь славную бочку, когда уже все части хорошо вытесаны и выструганы, а потом подмастерья взмахивают колотушками — тук-тук, тук-тук! — и ударяют по клиньям — эх, веселая музыка! И вот стоит бочка, на славу выстроенное здание, а я приосаниваюсь, когда беру в руки резец, и на дне ее ставлю знак моего ремесла, известный всем добрым погребщикам и чтимый ими. Вы заговорили о зодчих, дорогой господин мой? Ну что ж, такой вот красивый дом — прекрасное дело, но если б я был зодчий и мне случилось итти мимо моего собственного произведения, а сверху бы на меня глядела какая-нибудь грязная душонка, какой-нибудь негодник, жалкий плут, купивший этот дом, мне до глубины души было бы стыдно, с досады и с тоски мне пришла бы охота разрушить мое собственное произведение. Но с моими постройками ничего такого не может случиться. В них навсегда уже поселяется дух, самый чистый на земле, — благородное вино. Благословенье божие на ремесло мое!
— Ваше похвальное слово, — молвил Шпанген-берг, — выражает хорошую, достойную мысль. Вам делает честь, что вы так высоко цените ваше ремесло, но не сердитесь, если я все еще не могу оставить вас в покое. Что, если бы в самом деле к вам явился патриций и посватался к вашей дочери? Ведь когда жизнь за горло схватит человека, многое может устроиться совсем иначе, чем думают раньше.
— Ах! — с некоторым раздражением воскликнул мастер Мартин. — Ах, что бы мне оставалось еще сделать, как не поклониться поучтивее да сказать: «Милостивый господин, если бы вы были исправный бочар, но ведь…»
— Послушайте еще, — перебил его Шпангенберг, — а если бы в один прекрасный день перед вашим домом остановился красавец-юноша на гордом коне, пышно одетый, с блестящей свитой, и стал бы просить в жены вашу дочь?
— Ну что ж! ну что ж! — с еще большим раздражением воскликнул мастер Мартин, — ну что ж! Как бы я со всех ног бросился к дверям, закрыл бы их на все замки, как бы крикнул ему, гаркнул на него: «Поезжайте дальше! Поезжайте дальше, мой благородный рыцарь! Такие розы, как моя, цветут не для вас. Мой погреб, мои червонцы вам по вкусу — так вы и девочку хотите взять в придачу, — ну, поезжайте дальше! Поезжайте дальше!»
Старик Шпангенберг с лицом, налившимся кровью, встал, оперся обеими руками о стол и опустил глаза.
— А теперь, — молвил он, помолчав немного, — а теперь — последний вопрос, мастер Мартин. Если б этот рыцарь, остановившийся перед вашим домом, был мой собственный сын, если бы я сам вместе с ним остановился перед вашим домом, — вы бы тоже заперли дверь, вы бы тоже решили, что мы явились ради вашего погреба, ради ваших червонцев?
— Отнюдь нет, — ответил мастер Мартин, — отнюдь нет, дорогой мой, милостивый мой господин, я бы учтиво отворил вам дверь, все в моем доме было бы к вашим и вашего сына услугам, но что до моей Розы, я бы сказал: «Если бы только небу угодно было, чтобы ваш смелый рыцарь стал хорошим бочаром, не было бы для меня на всей земле зятя более желанного, чем он, — а теперь…» Но все же скажите, дорогой, достойный господин мой, зачем дразните и мучите вы меня такими странными вопросами? Посмотрите, совсем расстроился наш веселый разговор, стаканы стоят нетронутые! Оставим-ка в покое и зятя и свадьбу Розы. Пью за здоровье вашего сына, о котором я слышал, что он красавец.
Мастер Мартин взял в руки свой стакан, Паумгартнер последовал его примеру, восклицая:
— Пусть кончатся все неприятные разговоры, и да здравствует ваш храбрый рыцарь!
Шпангенберг чокнулся с ними и сказал с принужденной улыбкой:
— Вам нетрудно догадаться, что говорил я в шутку, ибо моего сына, которому надлежит искать себе жену среди знатнейших девиц, только дикое любовное безумие могло бы заставить, забыв о своем сане и рождении, посвататься к вашей дочери. Но все же вы могли чуть поласковее ответить на мой вопрос!