— Кера, оттащи трупы внутрь склада, а кровь чем-нибудь присыпь, — вспоминаю я. Пусть те, кто придут сюда, обнаружат их на десять минут позже.
Богиня догоняет меня через те же десять минут — за это время я удалился от стены, окружающей завод едва ли на пятьдесят шагов. Вопросительно взглянув на меня, кивает на рюкзак в моих руках.
— Знаешь, — говорю, — я вот понимаю, что ты гораздо ловчее и сильнее, а все равно страшно поделиться такой ношей. Хочется все контролировать самому, ничего не могу с этим поделать. Да и лучше, если ты будешь без такого груза, если на нас кто-нибудь выскочит.
Кера пожимает плечами. Кажется, инстинкт самосохранения у нее полностью под контролем разума — она совсем не боится. Выстрелы у нас за спиной уже давно затихли — то ли мы ушли слишком далеко, то ли перестрелка в самом деле закончилась. Я почти не отслеживаю пройденное расстояние, слишком сильно сосредоточен на том, чтобы не споткнуться о какой-нибудь корень или не поскользнуться на мокрой траве. Несколько раз останавливаюсь, чтобы передохнуть — как только чувствую, что руки, которыми вцепился в лямки рюкзака начинают затекать. К тому моменту, как мы выходим к локомобилю нас уже ждут. Слава богам — напарники, а не отряд жандармов. Я подхожу к паровику и аккуратно сгружаю свою ношу в багажник. Только теперь понимаю, что по лицу струйками стекает пот, заливая глаза. И без того не до конца зажившая спина, натертая лямками, горит огнем. Даже странно — почему это не мешало мне, пока шел? Облегченно выдохнув, смотрю на Доменико и Ролло. Оба целы, и оба бледны. Можно не спрашивать о результатах отвлекающего маневра. Как минимум часть жандармов мертвы. Вероятно — все. Опыта у коллег еще меньше, чем у меня, но у них было слишком большое преимущество. Расстрелять из-за кустов ничего не подозревающего противника может даже глубоко гражданский человек. Если решится, конечно.
Обсуждение боя и обмен впечатлениями по молчаливому согласию решили отложить на потом. До тех времен, когда за спиной не будет болтаться сорок фунтов взрывчатки, готовой рвануть от малейшего сотрясения. Локомобиль ехал со скоростью пешехода, перед особенно неровными участками мы и вовсе останавливались, и переносили опасный груз на руках. Обратный путь из-за таких предосторожностей растянулся на одиннадцать часов — возле стен тюрьмы города Памплона мы оказались уже в сумерках.
— Слушай, Диего. — Спросил Доменико, как только сообразил, что наше очень длительное путешествие подходит к концу. Обращение на «вы» он похоже потерял за время пути. Мы как раз доложили Рубио результаты вылазки, и теперь планировали выспаться. — Я сейчас понимаю, что то, что мы все-таки добрались — это невероятная удача. Ты уверен, что нам снова повезет, когда мы потащим это к поезду?
— С ума сошел? Больше — никогда в жизни. Пока мы не пропитаем этой дрянью бумагу и опилки, я с ней и десятка шагов больше не сделаю!
Доменико посмотрел на меня изумленным взглядом, но промолчал — похоже, не понял, всерьез я говорю или просто несу какой-то бред от усталости, нервов и недосыпа. На этом мы и разошлись: время, конечно, поджимает, но браться за эксперименты в таком состоянии я даже не собирался.
Доменико сидел на водительском сидении своего локомобиля, вцепившись в рычаги изо всех сил. Локомобиль никуда не двигался, просто если разжать руки, они начинали нещадно трястись. Рядом Ролло, подчиненный, а показывать слабость перед подчиненным — последнее дело. Отец не раз повторял: «Твои люди всегда должны видеть тебя спокойным, уверенным в себе и хладнокровным. В любой ситуации. Когда подчиненные видят твое волнение, ты перестаешь быть лидером. Все еще, может быть, наладится, а веру своих людей ты уже не вернешь»
Звучало логично, поэтому Доменико старался неукоснительно следовать совету. Правда, побелевшие от напряжения костяшки пальцев на руле не очень-то свидетельствуют о спокойствии и владении собой, но Ролло этого не заметит, потому что занят ровно тем же, что и начальник — пытается вернуть себе самообладание.
Началось все из-за этого странного парня. Когда вестовой заколотил в дверь кабинета, Доменико уже готовился отходить ко сну. Новости в столь позднее время никогда не бывает хорошими, это аксиома, поэтому эквит безропотно оделся и отправился в штаб Северина. Пешком, потому что идти было быстрее, чем разводить пары на локомобиле — машине надежной и удобной, но устаревшей, с угольным котлом. На собрание Доменико слегка опоздал и не сразу сообразил, о чем речь. А когда все-таки вник, настроение, на удивление, резко поползло вверх. Последние несколько дней в лагере повстанцев царили разброд и шатание. Северин все еще пытался как-то организовать проживание нескольких тысяч, считай, беженцев, старался успеть везде, и, соответственно, толком ничего не успевал. Все потому, что совет металлургов вдруг вспомнил, что у них, в общем-то завод, а они заводские рабочие, и ничего сверх этого делать не хотят и не будут. Дошло до того, что они стали требовать, чтобы бывший центурион организовал рабочим и их семьям питание и проживание, а они, так и быть, попросят своих людей работать сверхурочно. Если заказы будут. Когда Доменико попытался урезонить потерявших связь с реальностью металлургов, от него просто отмахнулись — мал еще, чтобы зрелым мужам советы раздавать. Ну вот, теперь забегали. И Северин вдруг стал «доминус центурион», а не «уважаемый».