– Гой еси, добрый молодец! – тихим, уставшим, но ещё крепким голосом проронил старец. – По очам твоим зрю, наших кровей. Да токмо разумеешь ли ты меня, али иного ты говору-наречия?
Так. Уже хорошо. Убивать, по крайней мере, сразу, меня не стали. И то хлеб. Да ещё и поприветствовали походя. Только, я не понял, это меня так накрыло после переутомления, и я лежу сейчас в квартире без сознания? Хотя, запахи чую неродные: в доме так не пахнет.
Составлявшая компанию деду молодая девушка прикрыла глазки ручкой и вздохнула.
– Берислав Всеволодович, дедушка, сколько раз говорила? Ну, не понимает сейчас никто этого! Мы его сейчас с панталыка собьём, будь он хоть трижды наших!
Великолепно. Старорусская речь вперемешку с более или менее привычной мне. Однако. Знатный приход меня, видимо, накрыл…
– И тебе не хворать, старче, – отозвался я. – И тебе, красавица, тоже наше «здрасьте». У меня с наречиями всё добре. Могу хоть стихиры воспевать, хоть на ридной мове размовлять. Токмо, ежели глагол твой, старче, зело ветхий, могу и не понять. А так, вроде бы, понятливый дюже. Не дурак.
И пригубил кофе с кружки.
Что в такой ситуации положено делать? Безудержно удивляться матом, как малое дитя, изумляться непонятному и пребывать в перманентном поражении неописуемым смятением, пытаясь разобраться в происходящем. По крайней мере, так нас учит пытающаяся казаться наукой психология, гласящая, что растерянность – одна из форм реакций на непонятное, незнакомое, неизвестное. А толку-то?
Ну, хорошо. Начну я сейчас этим самым матом удивляться. Ну, начну бегать кругами, махая руками с вопросом «Какого хера?!». А делу это поможет? Тем паче, что шибко бегать и не желательно. Вон, у деда натуральный боевой посох в руках. Как огреет по маковке – и поминай, как звали. Таким и завалить недолго.
Да и удивляться, если честно, я уже разучился. Столько тысяч пятьсот миллионов раз случалось со мной всякое невозможное, невероятное и непостижимое, что чувство, кажется, если не атрофировалось, то, как минимум, ушло в глубокую спячку. Я не привык тратить на него силы и время. Это непродуктивно. Если что-то непонятно – с этим надо разобраться. Если не получается – поручить тому, кто сможет. А играть из себя слушательницу Института благородных девиц и по всякому незначительному поводу падать без чувств от изумления… ну, такое себе, если честно.
Потому в конкретной данной ситуации мне показалось наиболее правильным решением допить кофе и посмотреть в вытаращенные на меня от удивления разноцветные глазки молодой спутницы старца. Тот-то, по ходу, уже в силу возраста перестал удивляться, а вот молоденькая буквально застыла в позе жены Лота. Разве что, в антипод ей, челюсть уронила. Видимо, чтоб авторских прав не нарушать.
Несколько секунд тишины таким образом у нас образовалось. И это окно я использовал для рекогносцировки, пытаясь понять, что и почему изменилось. Кофе действовать ещё не начал, потому мой мозг всячески троил, тупил и находил объяснения происходящему через пень-колоду.
Во взгляде старца промелькнуло что-то, очень отдалённо похожее на одобрение. Что конкретно он одобрял и насколько – выясним чуть позже. Пока что, прихлебнув напитка с кружки, я символически поднял её повыше, как бы провозглашая тост.
– Во здравие твое, старче, – нарочито на старорусский манер, без «ё», произнёс, глядя старику в глаза. – И долгое тебе лето.
– Аминь, – коротко и ёмко согласился тот.
Напиток напитком, но, что-то мне подсказывает, что не просто так, ой, не просто так тут завертелась карусель. И эта самая карусель стремительно набирает угловую скорость вращения, опасно близкую к значениям, на которых возникают критические перегрузки.
Старик чуть повернулся в сторону и с видимым усилием простёр руку в направлении, где обнаружился не много и не мало, а натуральный стол, символически накрытый без чёткого указания количества персон.
– Отпотчуешься ли с нами, добрый молодец? Преломишь ли хлебы, да чарку пригубишь? Нынче Бог послал.
Так-то, чарка у меня своя. Правда, уже на половину пустая. А вот стол – это в тему! В дороге-то я перекусил тем, что готовки не требовало. А вот нормально до этого ел только вчера утром.
– Ну, – пожал плечами. – В таком разе – хлеб да соль хозяевам, чай да сахар. Ежели краюшку хлеба подадите – так благое дело сделаете. Голодного накормите.
– Блаженны алчущие и жаждущие, – наставительно рёк старец. – Ибо они насытятся.
«Забыл добавить одну вещь», – подумалось мне. – «В оригинале было «блаженны алчущие и жаждущие правды».
На слабоумного или человека с деменцией дед не похож. Забыть довольно стойкое изречение, корнями проистекающее из заповедей блаженства, мог едва ли. Но с этим мы разберёмся позже.