Выбрать главу

Они уселись на узкой скамье в уголке подальше от двери, и адвокат продолжал шептать:

— Ваше дело тесно переплетено с катаклизмами в новейшей русской истории. Русско-японская война — да что я буду вам объяснять! — была кошмарным бедствием, но она влекла за собой революцию 1905 года, которая таки произошла. Война, как Маркс говорит, это локомотив истории. И это было хорошо для России, но это было плохо для евреев. Власти, как всегда, свалили на нас все свои несчастья. И дня не прошло после царских уступок, одновременно в трехстах городах начались погромы. Вы сами знаете, конечно, какой еврей не знает?

— Расскажите мне все-таки, в чем тут суть?

— Царя испугали растущие волнения — забастовки, бунты, убийства. Страну парализовало. После бойни перед Зимним дворцом ему — хочешь не хочешь — пришлось-таки издать указ, сулящий основные свободы. Он обещал Конституцию, была учреждена Государственная Дума, и какое-то время казалось, что начался — для России, вы ж понимаете, — либеральный период. Евреи кричали царю ура и желали ему удачи. Вообразите, в первой Думе у нас было двенадцать депутатов! И они с места в карьер подняли вопрос о равных правах и об отмене черты оседлости. Это же новый мир, да?

— Да, но вы дальше рассказывайте.

— Я рассказываю дальше, но что я могу вам сказать? В больной стране каждый шаг к выздоровлению — удар для тех, кто наживается на этой болезни. Приспешники самодержавия, правые элементы, стали стращать царя, что на нем качается корона. Он пожалел об уступках и захотел взять их обратно. Иными словами, он включил все лампы, глянул, разглядел и так испугался, что стал гасить их одну за другой, чтоб никто не заметил. Что мог, он все опять отменил и попятился назад к самодержавному строю. Самые реакционные группы — Союз русского народа, Общество двуглавого орла, Союз Михаила Архангела — противопоставляют себя рабочим и крестьянским движениям, либерализму, социализму, всяческим реформам, ну и конечно, всеобщему врагу, евреям. От одной мысли о конституционной монархии их трясет. Они сплачиваются воедино, становятся Черными Сотнями, то есть бандами, а для каких черных целей, мне не надо вам объяснять. Они, как крысы, гложут, подтачивают, хотят уничтожить независимость судов, либеральную прессу, авторитет Думы. Чтобы отвлечь общественное мнение от изъянов русской конституции, они направляют народный гнев против неправославных россиян. Они преследуют все меньшинства: поляков, финнов, немцев, нас — но нас особенно. Недовольство масс они превращают во взрывы антисемитизма. Это ж такое простое решение всех их проблем. Заодно они получают удовольствие, с помощью правительства убивают евреев, да и для дел это полезно.

— Но я же всего-навсего один человек, так чего им от меня надо?

— Один человек — это все, что им нужно, если они его выставят как пример еврейской преступности и кровожадности. Чтобы это доказать, требуется жертва. В 1905 и 1906 году были забиты тысячи невинных людей, миллионами рублей исчисляются имущественные потери. Погромы были задуманы в министерстве внутренних дел. Мы знаем, антисемитские прокламации печатались при содействии департамента полиции. Ходят слухи, будто царь лично жертвовал средства из государственной казны на юдофобские листовки. Нам, кажется, хватает чего бояться, так мы боимся еще и слухов.

— И собственной тени.

— Когда вы запуганы, вы боитесь всего, — сказал Островский. — Это долгая история, но ближе к делу. Короче, когда премьер-министр Столыпин, далеко не наш друг, решил перед выборами во вторую Думу бросить кость евреям, кое-какие маленькие права, чтобы унять их большие жалобы, ретрограды побежали к царю, и он тут же поменял избирательный закон, отобрал право голоса у большой части населения, только бы уменьшить присутствие евреев и либералов в Думе и пресечь оппозицию правительству. Теперь у нас, кажется, три депутата — и это на три с половиной миллиона евреев! — так и от них хотят избавиться. В прошлом году одного убили прямо на улице. Но перейдем к вам. Атмосфера истерии распространилась по всей стране. И тем не менее происходит какой-то прогресс, вы уж не спрашивайте, каким образом, и снова Дума обсуждает, отменять ли черту оседлости или нет, и тут-то как раз, когда беснуются черносотенцы, в один прекрасный день в пещере находят мертвого христианского мальчика и на сцене появляетесь вы, Яков Бок.

Мастер сидел оторопев. Он думал — все, теперь Островский плюнет, но тот глубоко вздохнул и снова заговорил:

— Откуда вы, кто вы, никто этого не знал, но вы подвернулись как раз вовремя. Вытянули свой билет. Вас заметили, на вас накинулись, и вот мы с вами здесь сидим. Но не беспокойтесь, не вы, так был бы другой на вашем месте.