Зинаида Николаевна хлопотала возле самовара.
Отец ее указал мастеру на стул.
— Я весьма вам обязан, Яков Иванович, — сказал он, снова садясь. — Я поскользнулся — не иначе под снегом был лед. Вы были очень любезны, что пришли мне на помощь, — не каждый бы стал утруждаться. Некогда, при совсем иных обстоятельствах… я стал пить после смерти ненаглядной супруги моей, женщины редких достоинств… Зина может вам подтвердить истинность моих слов… я упал без памяти в результате болезни на Фундуклеевской, прямо против кофейни, и пролежал на тротуаре с окровавленной головой невесть сколько времени, покуда кто-то — в данном случае это была женщина, потерявшая сына при Порт-Артуре, — благоволил оказать мне помощь. Люди нынче куда меньше озабочены делами ближних, чем в былые времена. Угасло религиозное чувство, и доброта стала редкостью в мире. Истиной редкостью, могу вас уверить.
Яков, в ожидании, когда же он перейдет к вознаграждению, вытянулся на стуле.
Николай Максимович оглядел потертый тулуп Якова. Вынул табакерку, зарядил обе ноздри, смачно высморкался в белый большой платок, дважды чихнул, потом, после двух тщетных попыток сумел-таки сунуть табакерку обратно в карман шлафрока.
— Дочь мне сказала, вчера при вас был мешок с инструментами. Каково ваше ремесло, позвольте спросить?
— Починки и прочее-разное, — сказал Яков. — Крашу, плотничаю, крыши стелю.
— Вот как? И сейчас вы при деле?
Мастер, не подумав, сказал, что нет.
— Откуда вы, простите мне нескромный вопрос? — сказал Николай Максимович. — Я потому спрашиваю, что я человек любопытный.
— Из провинции, — ответил Яков после легкой запинки.
— Ах, в самом деле? Селянин? И отлично, смею вам доложить. Кто станет отрицать сельские добродетели? Я сам из-под Курска. В свое время сено вилами ворошил. К нам в Киев на богомолье?
— Нет, я здесь работы ищу. — Он помолчал. — И слегка образование хочу пополнить, если удастся.
— Превосходно. Говорите вы хорошо, хоть и с провинциальным выговором. Но грамотно. Немного учились?
Будь прокляты эти его вопросы, думал мастер.
— Так, читал немного, сам по себе.
Девушка смотрела на него сквозь опущенные ресницы.
— И в Священном писании начитаны? — все спрашивал Николай Максимович. — Да, я полагаю?
— Я знаю псалмы.
— Дивно. Ты слышишь, Зина? Псалмы, это дивно. Ветхий Завет прекрасен, истинное пророчество о пришествии Христа, который нас искупил своей смертью. Но разве сравнится оно с притчами и проповедями самого Господа нашего, в Новом Завете? Я вот как раз перечитываю. — Николай Максимович глянул в открытую книгу и вслух прочитал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».
Яков побледнел и кивнул.
У Николая Максимовича глаза увлажнились. Снова ему пришлось высморкаться.
— Он всегда плачет, когда читает Нагорную проповедь, — сказала Зина.
— Я всегда плачу. — И, откашлявшись, Николай Максимович продолжал:
— «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
Милостивые, подумал мастер, вот он отчего плачет.
— «Блаженны изгнанные правды ради, ибо их есть Царство Небесное».
Переходи уже к вознаграждению, переходи, думал Яков.
— Ах, это особенно трогает, — сказал Николай Максимович, опять утирая глаза. — Знаете, Яков Иванович, я несчастный человек, в сущности, меланхолик, пью горькую, но ведь есть и другое кое-что за душой, хотя недавно я чуть не спалил на себе костюм — уронил горячий пепел с папиросы на брюки, и не сообрази моя Зина окатить меня водой из кувшина, был бы из меня теперь обгорелый труп. А пью я, батенька, потому, что угораздило меня родиться с такой чувствительной душой — я куда острее других чувствую скорби жизни. Дочь вам подтвердит.
— Да, правда, — сказала она. — Он на редкость чувствительный. Когда прежний наш щеночек, Паша, умер от чумки, папа неделями куска не мог проглотить.
— Когда Зина, маленькая, тяжело переболела, я каждую ночь плакал над ее увечной ножкой.
— Да, правда, — сказала она, и глаза у нее заблестели.
— Я все это вам рассказываю, чтоб вы знали, какой я человек, — объяснил Николаи Максимович Якову. — Зина, угости-ка нас чаем, пожалуй.
Она внесла на серебряном тяжелом подносе и выставила на мраморную столешницу два фаянсовых горшочка с вареньем из персиков и цельных ягод малины и венские булочки, масло.
Это безумие, я знаю, думал Яков, — распивать чаи с богатыми гоями. Но он с жадностью набросился на угощение.
Николай Максимович подлил молока в свой стакан и намазал булочку маслом. Ел он прихлюпывая, будто пил свою еду. Потом еще глотнул чая, поставил стакан и обтер пухлые губы льняной салфеткой.