— Город, который должен быть проклят, — сказал он.
Гость снял капюшон, и впервые предстал взору его лик, бледный и неживой. Он был будто стар и млад одновременно, зол и добр, надменен и смиренен.
— Хорошо, — удовлетворенно изрек он. — Но взгляни шире. За окном негожий мир, который должен быть исправлен. Изменен. Жестокий и несправедливый. Ненавистный тебе мир, исковеркавший твою жизнь, лишивший тебя счастья и отобравший у тебя все. Сей мир пошел не по тому пути.
— Я слышал уже про твои сказки, — усмехнулся горшечник. — Ни к чему мне внушать сумасшедшие мысли.
— Ты не из тех людей, кто прислушивается к чужим доводам. Ты другой. Я это вижу. И ты все равно желаешь выслушать меня.
Хозяин молчал. Он чувствовал себя преступником, стоящим перед судьей, беззащитным и обреченным на нечто неотвратимое.
— Я пришел в сей мир, чтобы изменить его. Но он слишком упрям и не станет слушать моих речей. Придется вершить Изменение насильно: войнами и кровью. Это будет долгий и тяжелый труд. Мне нужны помощники, и в тебе я уже сейчас вижу волю, которая окажет моему делу великую помощь. Противники уже прозвали меня злом, но не спеши с выводами. Если за окном добро, что есть зло, к которому я стремлюсь? Я открою тебе истину, которую не знает никто, и ты пойдешь со мной, ежели осознаешь ее. День и ночь, свет и тьма — так разделяете вы вещи в этой жизни. Но что есть тьма, и что есть свет? Отчего добро вы приписали к свету, а зло — ко тьме? Любой светоч гаснет рано или поздно, а тьма будет всегда. Так значит ли то, что существование зла извечно?
Он улыбнулся и пристально посмотрел на собеседника. В следующий миг будто что-то невидимое коснулось лица горшечника. Внезапно накатившая волна боли сразу исчезла, но рука его уже невольно коснулась щеки. Каково же было его удивление, когда вместо шершавых шрамов он ощутил гладкую, словно шелк, кожу.
Горшечник вскрикнул и бросился к кадке с водой, которая стояла у окна рядом с гончарным кругом. Он наклонился и в отражении не узнал себя. Вместо мерзкого урода на него смотрел молодой мужчина с красивым, ровным лицом. Он испуганно отскочил от воды, непрерывно касаясь своего лица, и вопросительный взгляд его устремился на гостя.
— То, что ты видишь, — правда. Нет больше шрамов на твоем лице. Тебе это кажется чудом. Знай же, что ты сможешь творить большее, ежели захочешь. Взгляни же еще раз на этот мир, и скажи мне, в чем не прав я? Ты несчастен, и я это вижу. Как желаешь ты провести свою жизнь? Я не буду уговаривать тебя. Однако я надеюсь на твое верное решение. Ибо ты единственный в этом городе, кто еще способен взглянуть на вещи под верным углом. Решай же сам. Останешься здесь — и будешь жить как прежде, никогда больше не встретишь меня. Ежели же поверишь мне и пойдешь со мной — у тебя будет все, чего не хватало тебе в этой никчемной жизни.
С этими словами путник встал и направился к двери. У выхода он помедлил, ожидая неведомо чего, и вскоре потянул на себя дверную ручку.
Снаружи уже вечерело, и остывающее солнце клонилось к закату. Горшечник в растерянности стоял посреди помещения. Сердце билось в ускоренном темпе. Душа рвалась вслед за незнакомцем, хотя что-то все еще сдерживало его. Однако это "что-то" становилось все слабее, пока не растаяло вовсе. Спустя несколько мгновений он был уже на улице.
Бродяга в черном шел по опустевшей дороге в сторону ворот. Он не обернулся на громкий скрип распахнувшейся двери и продолжал движение с прежней размеренной скоростью.
— Стой! — прохрипел он надорвавшимся от волнения голосом.
Путник не остановился, а лишь замедлил шаг. Тогда горшечник бросился вдогонку. Круговорот странных мыслей вертелся в его голове. Чувство, что он перешагивает некую черту, усиливалось по мере сближения с незнакомцем. Он понимал, что жизнь его столь неожиданно и столь круто меняется. Дверь за спиной осталась открытой нараспашку, но его не заботило это. Твердое осознание того, что он больше не вернется под крышу ненавистного ему дома, возникло вдруг в его сердце. Он не хотел возвращаться. Жизнь, которую он не любил, закончилась, словно все то было не с ним, растаяла в серой дымке туманного прошлого. Лишь одно теперь он видел перед собой — человека, идущего по пыльной дороге.