Ящик с глухим стуком ударился о цементный пол и развалился. Русский тут же упал на колени и начал жалобно причитать. Шмуль стоял, оцепенев от страха. Комната поплыла у него перед глазами. Сбоку на цементе выросла большая пушистая гора упаковочного материала, похожая на вывалившиеся внутренности. Разбитый ящик лежал рядом. Блестящей лужей растекалась зловонная жидкость.
В помещение поспешно вернулся человек в гражданском.
— Идиоты! — выругался он. — А ты где был, когда эти придурки угробили ценные химикаты? Дремал в уголочке?
— Никак нет, господин инженер-доктор, — соврал молодой капрал. — Я внимательно за ними следил. Но эти восточные евреи очень шустрые. Я просто не успел предотвратить...
Мужчина в гражданском со смехом оборвал его:
— Все, что я слышу от членов СС, так это одни оправдания. Заставь их все убрать и постарайся, чтобы они не разбили другой ящик, понятно?
— Слушаюсь, господин инженер-доктор. Извините за то, что не сумел...
— Ладно, ладно, — с презрением сказал мужчина в гражданском и отвернулся.
Когда он вышел, капрал кулаком ударил Шмуля по шее сразу над плечом. Удар свалил заключенного на пол, и парень с силой пнул упавшего под ребра. Шмуль понял, что попал в отчаянно опасную ситуацию. Ему уже доводилось видеть, как охранник концентрационного лагеря в 1944 году точно таким же ударом сшиб с ног пожилого раввина. Растерявшись, тот поднял руки, чтобы прикрыть себя от следующих ударов; подобная наглость привела туповатого молодого солдата в такую ярость, что тот выхватил пистолет и выстрелил раввину прямо в лоб. Тело с раздробленным черепом так и пролежало на площади три дня, пока его наконец не убрали щипцами.
— Ах ты, вонючая жидовская свинья! — закричал парень, снова пиная Шмуля. Он почти не владел собой. — Кусок еврейского дерьма!
Капрал буквально задыхался от гнева. Он наклонился, схватил Шмуля за горло и развернул его лицом вверх так, что их глаза оказались на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга.
— Тебя впереди еще ждет сюрприз, еврейское дерьмо. У der Meisterschuster, мастера-сапожника, найдется для тебя вкусный гостинец. — Его искаженное гневом лицо побагровело. — Вот так-то, еврейское дерьмо, получишь настоящий сюрприз.
Он говорил с резким прусским акцентом, отрывисто и быстро, поэтому Шмуль, говоривший на идише, в основу которого лег более мягкий и плавный баварский диалект, с трудом понимал его беглую речь.
Капрал отступил назад, его лицо обрело нормальный цвет.
— Ну ладно, встать! Встать! — закричал он.
Шмуль быстро поднялся. Его била дрожь.
— А теперь уберите всю эту грязь.
Шмуль и русский собрали упаковочный материал, завернули в газету и насухо вытерли пол. Они также убрали осколки стекла, а затем осторожно закончили погрузку тележки.
— Браво! Замечательно! Ну просто герои! — ехидно заметил капрал. — А теперь поскорее убирайте отсюда свои задницы, пока я снова не надавал вам пинков!
Шмуль давно уже ждал этой минуты. Готовился к ней с того момента, как увидел содержимое ящика. Он подумал о том, как бы проделать задуманное, и решил действовать быстро и решительно. Набрав в грудь воздуха, Шмуль нагнулся, подобрал газетный сверток и торопливо запихал его под шинель.
С прижатым к животу свертком он вышел на мороз, ожидая приказа вернуться; но его не последовало. Глядя прямо перед собой, он присоединился к рабочему наряду.
Лишь глубокой ночью Шмуль рискнул осмотреть свое сокровище. Наконец-то он был в безопасности: со всех сторон слышалось тяжелое ровное дыхание. Никогда не знаешь, кто продаст тебя за сигарету или кусочек сыра. В темноте Шмуль осторожно, стараясь не шуршать, развернул газету. Внутри лежал еще мокрый от жидкости упаковочный материал, который теперь был спутан в единый ком. Он напоминал конский волос из набивки матраца, жирный и свалявшийся. Шмуль поспешно оторвал клочок и начал теребить его между пальцами, пока не почувствовал отдельные волокна.
Не стоило и думать что-нибудь связать из него: для этого у Шмуля не было ни приспособлений, ни навыков. Поэтому он расправил материал и, быстро и тихо работая в темноте, начал отрывать от него маленькие комочки и забивать их за подкладку шинели. Почти до рассвета он запихивал эти клочки в шинель. Когда упаковочного материала больше не осталось, Шмуль осмотрел результат своих трудов. Подкладка вышла неровной и бугристой, шедевром эту работу не назовешь, но какое это имело значение? Он знал, что теперь ему будет значительно теплее.
Шмуль лег на спину и почувствовал, как его до мозга костей пронзило странное ощущение. Сначала он решил, что заболел и его тело просто охвачено лихорадкой. Но потом понял, что это такое: блаженство.
Впервые за многие годы он начал думать о том, что, возможно, ему все же удастся выжить. Но когда он уснул, в его ночных кошмарах появился новый демон — мастер-сапожник, который вбивал в его плоть сапожные гвозди.
Примерно через неделю после этого события Шмуль стоят в траншее и орудовал лопатой, когда услышал голоса. Подчиняясь глупому порыву, он выглянул наружу.
На краю рва стояли и разговаривали два офицера. Слепящее зимнее солнце мешало разглядеть их лица. Тот, что помоложе, показался Шмулю знакомым, старший — нет. Или тоже знаком? Все эти ночи Шмулю снился мастер-сапожник и его обещанный гостинец. Это и есть мастер? Да нет, было бы просто смешно, если бы им оказался этот вежливый парень, непринужденно стоящий с сигаретой и обсуждающий технические вопросы. На нем была такая же выцветaшая камуфляжная куртка, как и на всех остальных, зеленые мешковатые брюки, высокие сапоги и фетровая фуражка с черепом. Шмуль тут же вернулся к своей лопате, но, едва опустив лицо вниз, почувствовал на себе взгляд мужчины.
— Einer Jud?[2] — услышал Шмуль его вопрос. Тот, что помоложе, повторил вопрос сержанту.
— Так точно, — ответил сержант.
«Ну вот я и попался», — подумал Шмуль.
— Подними его, — приказал офицер.
Шмуль моментально был подхвачен сильными руками. Его выволокли из рва и поставили перед офицером. Шмуль стянул с головы шапку и уставился в землю, готовясь к худшему.
— Посмотри на меня, — приказал офицер.
Шмуль поднял взгляд. Его поразили бесцветные глаза на загорелом лице, которое под маской строгости оказалось намного моложе, чем он ожидал.
— Ты один из отобранных?
— Да, ваше превосходительство.
— С Востока?
— Из Варшавы, ваше превосходительство.
— По виду ты интеллигент. Адвокат или учитель?
— Писатель, многоуважаемый господин.
— Ну что ж, после войны у тебя найдется о чем писать, верно?
Второй немец рассмеялся.
— Да, господин. Д-да, господин.
— А сейчас ты выполняешь тяжелую работу, к которой не привык, да?
— Д-да, господин, — согласился Шмуль.
Он никак не мог прекратить заикаться. Сердце у него в груди бешено колотилось. Еще никогда он так близко не общался с большим немецким начальством.
— Здесь все должны работать. Таковы немецкие правила.
У него были тусклые глаза. Казалось, что он никогда не плакал.
— Да, многоуважаемый господин.
— Ладно, — сказал офицер. — Отправьте его обратно. Я просто хотел испытать новое ощущение — вытащить одного из них изо рва.
Отсмеявшись, сержант ответил:
— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер, — и одним ударом столкнул Шмуля обратно в траншею. — Давай, еврей, за работу. Быстрее, быстрее.
Офицер вскоре ушел вместе со своим молодым приятелем. Шмуль украдкой кинул взгляд на удаляющегося офицера, спокойного, уверенного в себе. Мог ли этот простой военный быть мастером-сапожником? Его лицо ничем особенным не отличалось: немного удлиненное, глаза быстрые, но бесцветные, нос хрящеватый, губы тонкие. На первый взгляд в нем было мало что от солдата. Нет, заключил Шмуль, такой тип совершенно не подходит для войны.