И в то же время он так непринужденно отдавал команды, а остальные так рьяно исполняли их, что Шмуль стал думать о нем как о мастере-сапожнике.
Затем настал день, когда немцы не выгнали их на работу. Шмуль проснулся сам, когда было уже совсем светло. Мигая от яркого света, он почувствовал, как его охватывает страх. Заключенные настолько привыкли к установившейся рутине, что их пугало малейшее отклонение от нее. Остальные испытывали то же самое.
Наконец пришел сержант.
— Оставайтесь сегодня в бараке, ребята, считайте это выходным. Рейх награждает вас за верную службу. — Он улыбнулся собственной шутке. — Сегодня к нам прибывают важные люди.
После этого он удалился.
Во второй половине дня во двор въехали два тяжелых грузовика. Они остановились около бетонного здания, из машин выскочили крепкие ребята с автоматами и рассыпались вокруг входа. Шмуль мельком взглянул на них и отошел от окна. Он уже видел их раньше: это была фельджандармерия, которая расстреливает евреев во рвах.
— Глянь-ка, — с удивлением сказал поляк, — действительно большое начальство.
Шмуль снова посмотрел в окно и увидел, что рядом с грузовиками остановился большой черный седан с обвисшими флажками на капоте. Машина была вся заляпана грязью, но все равно казалась огромной и сверкала.
— Я знаю, кто это такой, — сказал один из заключенных. — Случайно слышал, как об этом говорили. Они все очень нервничали, прямо-таки дергались.
— Сам Гитлер?
— Нет, но все равно большая шишка.
— Так кто же, черт тебя подери? Говори!
— Человек с дубом[3].
— Что? Что ты сказал?
— Человек с дубом. Я сам слышал, как они это говорили. А другие...
— Ерунда. Ты что-то перепутал.
— Нет, это правда.
— Вы, безмозглые евреи, верите во все, что угодно. Ну-ка иди отсюда. Оставь меня в покое.
Машина и фельджандармерия оставались до полной темноты, а позже вечером в отдалении послышался треск выстрелов.
— Вроде бы стреляют, — заметил кто-то.
— Слышите? Это бой.
Где-то вдалеке свет прорезал тьму, вспыхнул огонь. По этому поводу были высказаны сотни предположений. С точки зрения Шмуля, на бой это было совсем не похоже. Он припомнил небо над крематорием, выстреливающее искрами и языками пламени. Эсэсовцы отправляли тогда в топки венгерских евреев. Запах пепла и дерьма наполнил небеса. Ни одна птица не рисковала пролететь сквозь такое. Внезапно стрельба закончилась.
К утру загадочные автомобили исчезли. Но ход вещей так уже в прежнее русло и не вернулся. Заключенных построили в колонну и по ухабистой дороге повели сквозь лес. Стоял февраль, большая часть снега уже растаяла, и только местами все еще оставались снежные пятна; между тем пошел дождь, земля покрылась грязью, которая налипала Шмулю на сапоги. По обеим сторонам дороги темнел лес, густой и холодный. Для Шмуля это был лес из мрачных немецких Marchen[4], полный троллей, гномов и ведьм; лес, в котором пропадают дети. Его охватила дрожь, хотя он не так уж сильно замерз. Эти люди любили свои темные леса, мрак, причудливую паутину света и темноты.
Колонна прошла около двух километров и вышла на желтую, покрытую пятнами снега поляну. С одной стороны поляна заканчивалась земляным валом, с другой, ближней, тянулась бетонная дорожка. Среди деревьев сгрудилось несколько домиков.
— Ребята, — сказал сержант, — прошлой ночью мы тут устроили небольшое представление для наших гостей, и нам бы хотелось, чтобы вы помогли навести порядок.
Охранники выдали заключенным деревянные ящики и направили их к рассыпанным в грязи вдоль дорожки кусочкам меди. Шмуль поднял одну такую перепачканную грязью штучку — это оказалась использованная гильза от патрона — и почувствовал, как его колени стали неметь от холода, а в пальцах началось покалывание. На ящике, который он держал в руках, обнаружилась надпись готическим шрифтом. Опять вычурная птица и двойная молния СС. Он вяло подумал о том, что могут означать остальные буквы. В первой строке было написано: «7, 92 mm X 33 (kurz)», под ней — «G. С. HAENEL, SUHL», а в самой последней, третьей строчке — «STG-44». Немцы во всем оставались рационалистами, они хотели приклеить бирку с названием к каждому предмету во вселенной. Может быть, именно поэтому Шмуль и ходил уже около года с пометкой «JUD».
— Ну и пострелял же он вчера! — сказал любитель курить трубку другому охраннику.
— Лучше бы мы использовали эти патроны под Курском, — горько заметил тот. — А теперь они ублажают этим больших шишек. Просто безумие. И нечего удивляться, что американцы уже на Рейне.
На протяжении следующих недель это действо повторялось неоднократно. Однажды несколько заключенных были подняты среди ночи и куда-то уведены. То, что они рассказали утром, было очень интересно. После того как заключенные собрали гильзы, немцы обошлись с ними особенно радушно, словно они были друг другу приятелями. Была даже пущена по кругу бутылка.
— Немецкий продукт.
— Шнапс?
— Именно. Сказочная штука. Мгновенная шуба. Согревает до самых костей.
По рассказам этих людей, большой начальник (Шмуль знал, что это мастер-сапожник) тоже был там. Он расхаживал среди заключенных и спрашивал, хватает ли им еды. Угощал сигаретами, русскими папиросами и шоколадом.
— Очень дружелюбный мужик, — сказал заключенный, — не то, что те, которых я встречал раньше. Смотрел мне прямо в глаза.
Но Шмуль все удивлялся: зачем понадобилось среди ночи собирать гильзы?
Прошла неделя, а может быть, и две, — не имея под рукой ни часов, ни календаря, трудно говорить о времени. Дождь, солнце, иногда ночами небольшой снегопад. Усилилась ли активность вокруг бетонного здания? Были ли еще ночные стрельбы? Мастер-сапожник, казалось, поспевал повсюду, и всегда его сопровождал молодой офицер. Шмуль никогда больше не видел мужчину в гражданском, того, которого они называли жидом. Может, как говорил тот парень, его уже забрали? И еще Шмуль тревожился насчет «человека с дубом». Что бы это могло значить? Шмуля все больше одолевало беспокойство, в то время как остальные радовались тому, как идут дела:
— Еды навалом, работа не тяжелая, и в один прекрасный день ты увидишь, что появились американцы и все уже позади.
Однако Шмуля не оставляла тревога. Он доверял своим ощущениям. Особенно его беспокоили ночи. Именно ночи так пугали его. Все плохое случается по ночам, особенно с евреями; у немцев какая-то нездоровая тяга к этому времени суток. Как это они говорят? Nacht und Nebel[5]. Ночь и туман, составные части забвения.
В бараке замелькал свет. Шмуль очнулся от сна и увидел тени и лучи ручных фонарей. Эсэсовцы грубо будили заключенных.
— Ребята, — сказал в темноте тот, кто курил трубку, — есть работа. Хлеб надо отрабатывать. Таковы немецкие правила.
Шмуль натянул свою шинель и выстроился вместе с другими. Его глаза с трудом привыкали к свету, и он никак не мог сообразить, что же происходит. Охрана повела их по грязи. Заключенных вывели за территорию построек. Охранники, вооруженные автоматами, шествовали по обе стороны колонны. Сквозь еловый шатер Шмуль взглянул на небо. Его взору предстал холодный свет мертвых звезд. Темнота была атласной, пленительной, а звезды — бесчисленными. Завывал ветер, и Шмуль поплотнее запахнул шинель. Слава богу, хоть теперь есть шинель.
Они дошли до стрельбища. Все заключенные собрались толпой. Все они были здесь. Шмуль чувствовал их тепло, слышал их дыхание. И все эсэсовцы, и сам мастер-сапожник был здесь, курил сигарету. Шмулю показалось, что он увидел и человека в гражданском, стоящего немного в стороне вместе с двумя-тремя другими мужчинами.
5
Название операции по депортации ненадежных элементов из Голландии и Бельгии, в литературе переводится как '"Мрак и туман".