— Где вы? — спросила она.
— Всюду.
— Пожалуйста, примите форму, чтобы я могла видеть вас.
— Сейчас сделаю.
— Вашу естественную форму.
Он пожелал очутиться рядом с ней на берегу — и очутился.
Испуганный лязгом металла, он оглядел себя. Мир исчез на миг, но тут же стабилизировался. Рендер засмеялся, но смех замер, когда он подумал кое о чем.
На нем были доспехи, стоявшие рядом со столиком в "Куропатке и Скальпеле" в вечер его встречи с Эйлин.
Она потянулась и потрогала костюм.
— Броня возле нашего стола, — узнала она, пробежав пальцами по пластинам и застежкам. — Я ассоциировала ее с вами в тот вечер.
— …и не задумываясь засунули меня в этот костюм, — прокомментировал Рендер. — Вы волевая женщина.
Броня исчезла. Рендер был в своем серо-коричневом костюме, в свободно завязанном галстуке цвета свернувшейся крови и с профессиональным выражением на лице.
— Смотрите, каков я на самом деле, — он слегка улыбнулся. — Ну, вот и восход. Я хотел продемонстрировать все цвета. Следите.
Они сели на зеленую парковую скамейку, появившуюся позади них, и Рендер указал направление.
Солнце неторопливо проводило свою утреннюю процедуру. Впервые в этом их личном мире оно выплыло снизу, как божество, отразилось в озере, разбило облака, и ландшафт покрылся дымкой от тумана, поднимающегося от влажного леса.
Пристально, напряженно вглядываясь прямо в восходящее светило, Эйлин долгое время сидела неподвижно и молча. Рендер чувствовал, что она очарована.
Она смотрела на разгорающееся сияние; солнце отражалось в сияющей монете на ее лбу, как капля крови.
Рендер сказал:
— Вот солнце, а вот облака — он хлопнул в ладоши, и облака закрыли солнце, и прокатился тихий рокот. — А это гром, — закончил он.
Пошел дождь, испортивший гладь поверхности озера, щекочущий их лица; он резко стучал по листьям и с мягким звуком капал с ветвей вниз; он мочил одежду и приглаживал волосы, стекал по шее, слепил глаза и превращал землю в грязь.
Вспышка молнии озарила небо, и гром прогремел еще и еще.
— А это летняя гроза, — говорил Рендер. — Вы видите, как дождь воздействует на растительность и на нас. То, что вы видели в небе перед громом — это молния.
— Слишком сильно, — сказала она. — Уберите его, пожалуйста.
Дождь тут же прекратился, солнце пробило тучи.
— Мне чертовски хочется закурить, — сказала Эйлин, — но я оставила сигареты в другом мире.
В ее пальцах тут же появилась уже зажженная сигарета.
— У нее, наверное, слабый вкус, — странным тоном сказал Рендер, внимательно посмотрел на Эйлин и добавил: — Я не давал вам эту сигарету; вы сами взяли ее из моих мыслей.
Дым спирально пошел вверх и исчез.
— …Это означает, что я сегодня второй раз недооценил притяжение этого вакуума в вашем мозгу — того места, где должно было быть зрение. Вы исключительно быстро приспособились к этим новым впечатлениям. И даже собираетесь продолжить и увидеть еще что-то. Будьте осторожны. Сдержите этот импульс.
— Это как голод, — сказала она.
— Наверное, нам лучше сейчас закончить сеанс.
Одежда их высохла. Запели птицы.
— Нет, подождите! Прошу вас! Я буду осторожна. Я хочу увидеть многое.
— Будет следующий визит, — сказал Рендер, — но, думаю, кое-что можно устроить и сейчас. Есть что-нибудь, чего вы особенно хотели бы увидеть?
— Да. Зиму, снег.
— Хорошо. — Творец улыбнулся. — Тогда закутайтесь в этот мех…
После ухода пациентки день прошел быстро. Рендер был в хорошем настроении. Он чувствовал себя опустошенным и снова наполненным. Первое испытание прошло без страданий от каких-либо последствий. Удовлетворение было сильнее страха. И он с удовольствием вернулся к работе над своей речью.
— …и что есть способность причинять вред? — вопросил он микрофон и сам же ответил:
— Мы живем радостью и болью. Можем огорчаться, можем бодриться, но хотя радость и боль коренятся в биологии, они обуславливаются обществом. И они имеют цену. Огромные массы людей, лихорадочно меняющие положение в пространстве, перемещаясь через города планеты, приходят к необходимости существования полностью автоматизированного контроля над их передвижениями. Каждый день этот контроль пробивает себе путь в новые области — водит наши машины, наши самолеты, опрашивает нас, диагностирует наши болезни, и я не рискую морально осуждать это вторжение. Этот контроль становится необходимым. В конце концов он может оказаться целительным.
Однако я хочу указать, что мы часто плохо представляем наши собственные ценности. Мы не можем действительно определить, что означает для нас та или иная вещь, пока не удалим ее из наших жизненных условий. Если ценный предмет перестает существовать, психическая энергия, связанная с ним, высвобождается. Мы ищем новые ценности, в которые вкладываем эту энергию — «ману», если угодно, или либидо, если предыдущий термин вас не устраивает. И нет такой вещи, исчезнувшей три, четыре, пять десятилетий назад, которая много значила сама по себе; и нет новой вещи, появившейся за это же время, которая много вредила бы тем, кто заменил ею утраченное, или тем, кто в какой-то степени управляет ею. Общество, однако, придумывает много новых вещей, и когда вещи меняются слишком быстро, то результат непредсказуем. Внимательное изучение душевных болезней часто вскрывает природу стрессов в обществе, где появились болезни. Если схемы тревоги указывают на особые группы и классы, значит по ним можно изучить какое-то общественное недовольство. Карл Юнг указывал, что когда сознание неоднократно разочаровывается в поиске ценностей, оно начинает искать в бессознательном; потерпев неудачу и в этом, оно пробивает себе путь в гипотетическую коллективную бессознательность. Юнг отметил в послевоенных исследованиях психологии бывших нацистов, что чем сильнее они хотят восстановить что-то из руин своей жизни, — если они пережили период классического иконоборчества и увидели, что их новые идеалы также опрокинуты, — тем больше они ищут в прошлом и втягиваются в коллективное бессознательное своего народа. Даже сны их были основаны на тевтонских мифах.
Это же, в менее драматической форме, происходит сегодня. Есть исторические периоды, когда групповая тенденция обратить сознание внутрь себя сильнее, чем в другие времена. Мы живем в период донкихотства в первоначальном значении этого слова. Это потому, что способность причинять вред в наше время — это возможность не знать, отгородиться, и это более не является исключительным свойством человеческих существ…
Его прервало жужжание. Он выключил записывающий аппарат и коснулся кнопки телефона.
— Чарльз Рендер слушает.
— Это Пол Гертер, — прошепелявил телефон, — директор Диллингской школы.
— Да?
Экран прояснился. Рендер увидел человека с высоким морщинистым лбом и близко посаженными глазами.
— Хочу еще раз извиниться за случившееся. Виною была неисправность в оборудования, ставшая причиной…
— Разве вы не в состоянии приобрести приличное оборудование? Плата у вас достаточно высока…
— Оно было новое. Заводской брак..
— Разве никто не следил за классом?
— Следил, но…
— Почему же он не проверил оборудование? Почему не оказался рядом, чтобы предупредить падение?
— Он был рядом, но не успел: все произошло слишком быстро. А проверять заводской брак не его дело. Я очень извиняюсь. Мне нравится ваш мальчик. Могу заверить вас, что ничего подобного больше не случится.
— В этом вы правы, но только потому, что завтра утром я возьму его и переведу в такую школу, где соблюдаются правила безопасности. — И легким движением пальца Рендер закончил разговор.