Флот всегда был особой, элитной кастой Союза Великих. По старинной традиции женщины, даже маги, туда не допускались. Когда–то любимый супруг одной из Великих служил капитаном корабля, и она приложила все усилия, чтобы всеми правдами и неправдами законодательно закрепить такие порядки. Но, как известно, запретный плод сладок. Во время морских парадов в бухте Ерта, на берегу надо было беречь глаза от сияния драгоценностей и прочих женских прелестей.
Хорошо, что сейчас затишье, в гавани только один сторожевой корабль, а то бы на набережной было не протолкнуться от дамочек разного возраста и назначения.
В Ерте было много магов воздуха, кто еще так востребован здесь, они в портовом городе нужны до зарезу. Раньше, правда, еще пользовались большой популярностью сильные маги воды, да где их сейчас найдешь.
Одрик шел навстречу северному ветру, и скоро миновал фешенебельную часть набережной. Дорога совсем спустилась к берегу, камни были пересыпаны белым просоленным песком. Встречавшаяся публика стала попроще, победнее, большей частью простые матросы и горожане. Прямо здесь на песке были разбросаны пивные и закусочные. На их отрытых жаровнях рыба и прочая морская живность оказывалась, не успев опомниться, прямо из сетей или ловушек. Рыбаками были почти поголовно гоблины на маленьких юрких одновесельных челноках, сновавших вдоль берега. На отмелях подростки–гоблины по плечи в воде волочили по дну бредни. Попавшиеся в бредень креветки прямо из него сваливались в кипящий чан при одной из пивных. Ее хозяин, креветок посолиднее подавал посетителям к пиву, а некондицию, вываленную в медный тазик, и несколько медяков сверху возвращал гоблинской молодежи. Они налетали как мальки на приманку, лущили креветочные панцири и лопали добытую мякоть как семечки, или скорее орехи.
Пока чан с креветками закипал, гоблинята пританцовывали вокруг него и напевали незатейливую песенку:
Бам, бам, мараре.
Мараре, тамоле.
Хаве–хаве, бам, бам.
Мака–мака тамоле.
Бам, бам, мараре.
Мей–Коха, Маке–маке,
Хава–туи–таке–таке.
Одрик сидел на бочке, заменявшей в прибрежной пивной стул.
— О чем это они, не знаете случайно? — Спросил он соседа.
— Как не знать! — Ответил сосед, судя по одежде и обветренному лицу, моряк. — Это известная песенка. В ней поется про их родину, зеленые острова, бескрайнее синее море, только на его просторах они могут быть счастливы. Море… Если уж его полюбил, разлюбить невозможно… А вы, коллега, не наниматься ли собираетесь? А то я бы мог посодействовать, свести кое с кем…
— Нет, пока нет. Спасибо.
— Да ты не стесняйся, на нас тут спрос, голубые всем нужны, — и коллега азартно покрутил кольцо мага ветра на сухом узловатом пальце, как бы подтверждая, что он свой. — Я смотрю, ты тоже ветрячек, здесь мы в цене, здесь нас уважают. Если у магов воздуха была бы своя столица, то она наверняка была бы здесь, в Ерте, или еще каком портовом городе…
— Да, славный город. Дышится легко.
— А от кого ты тогда прячешься?
— Прячусь?!
— Нитей твоих почти не видно, цвет не различить.
— А, это… так, на всякий случай, привычка.
— Ну, мы–то своих не трогаем, у нас тут, на побережье, что–то вроде братства. Ветер ведь непостоянен как малый ребенок, а море…, оно промашек не прощает.
— Но и подлостей не творит.
— А вот это правда. Дикое, своенравное, непонятное для нас людей море, которое скрывает в себе еще так много загадок, все равно влечет нас своей непостижимой силой и красотой. Оно словно прекрасная женщина с прихотливым характером. С ней конечно сложнее, чем с покладистой, но интереснее. С покладистой все слишком просто, каждый день одно и тоже, надоедает быстро. А эту надо каждый день разгадывать, распознавать…, не знаешь, что от нее ждать в следующую минуту. Но это не дает расслабиться, заскучать и разжиреть.
— Точно! С ними не соскучаешься, — юноша улыбнулся.
— Ох, молодежь! Все–то вы знаете, все–то вам известно, — парировал корабельный ветровой маг. — Но молодой человек, не пора ли нам познакомится? Хардман ап Альвадан, — маг поднялся и протянул коллеге руку.
Одрик вскочил навстречу протянутой руке, вытянул вперед свою:
— Одиринг аль Бакери. Можно просто Одрик.
— Можно просто Харди. Ты у нас с «аль», не столичный случайно?
— Не–е, — замотал головой парень, — каравачский.
— А, так ты не из сейнов ли будешь?
— Вроде как из них.
— Тогда понятно, почему тебе наниматься не интересно. А я все гадаю, чего это маг здесь с рассохшейся бочки высматривает, глаз от горизонта не отводит?
— Просто на море смотрю…. Я же его вчера первый раз увидел. Вот, жду заката, а то вчера заболтался кое с кем и все пропустил.
— О! Так ты пропустил такое представление! Я уже несколько лет на море и всякий раз поражаюсь этому зрелищу. Я не видел еще двух одинаковых закатов, каждый из них неповторим. А это твой первый закат на море и, дай Пресветлая не последний, и его надо бы увидеть наплаву. Попытаемся взять лодку.
— А разве это проблема? — Одрик не понял в чем сложность, ведь в пределах видимости маячило множество рыбачьих челноков.
— Тут во всем свои тонкости. Не каждый возьмется иноплеменников прокатить, и дело не в деньгах.
Хардман подозвал хозяина пивной.
— Я бы хотел небольшую прогулку устроить, для моего юного коллеги. Он впервые на море…, — хозяин понимающе кивнул. Он прошелся по берегу, высматривая, видимо, кого–то из знакомых и замахал рукой, подавая знаки. К берегу пристал гоблинский челнок.
— Рийгу согласен брать пассажиров, но без багажа.
— А мы налегке, нам прогуляться, — и оба мага шагнули в лодку.
— Ширбо(109), — обратился Харди к лодочнику, — нам на закат.
Это могло означать и просто на запад, и в открытое море, поскольку бухта Ерта выходила прямехонько на заход светила.
— Туда за сети, где ничто кроме чаек не нарушает горизонта.
— Что асса хотел там найти?
— Что можно найти на горизонте, кроме заката? Того захватывающего момента, когда уставший от трудов Андао позволяет себе отдых в ласкающих ладонях морских волн?
И состоялся удивительно красивый закат. Солнце уже зашло, но небо еще освещается красноватыми отблесками. Цвета на небе плавно переходят друг в друга. От совсем темной линии горизонта к нежно–розовому цвету облаков и далее прозрачно–золотистому. Эта ни с чем несравнимая палитра повторяется в отражении на гладкой как зеркало глади воды. Возникло бы ощущение полной умиротворенности, если в последнюю минуту на горизонте не объявились, тяжелые как свинец тучи и прощальные лучи Андао не выцветили бы на них тревожную пурпурную кайму.
Увидев это, гоблин побагровел до своих лягушачьих перепонок и еще больше сгорбился. Новый знакомый Одрика мрачно покачал головой.
— Стергу надо бы молитвы вознести. Кто не войдет в бухту завтра, рискует не войти сюда уже никогда… — он задумчиво вздохнул, и, не отрывая глаз, от зловещего горизонта продолжил. — Можно, конечно, встретить шторм и в открытом море, только не все любят рисковать…
Одрик зачарованно наблюдал за сменой красок на небе и воде, а утомленный жизнью маг задумался, глядя на воду, и вдруг стал беседовать сам с собой:
— Сумерки — единственное время, когда я перестаю ненавидеть планету и всё, что на ней находится. Время когда дневная суета оставила рассудок, а обольстительные чары ночи ещё не пробудили в душе первобытные силы, пока не воцарился безумный мир моих кошмарных снов. Но перед тем, как я растворяюсь в нем, как соль в водах моря, перестаю ощущать свой порабощенный разум и тело, зато ощущаю всем своим существом каждый звук, каждое движение, каждую мелочь. Я сторонюсь людных мест, блуждаю, устремив взгляд в небеса, туда, где облака на небе всех цветов — от кровавой ваты до вулканического пепла…. И в голове нет ни одной мысли, человеческой мысли. В душе тоска и спокойствие смертника на перед казнью, и непонятное стремление вперед к неизбежному. Мир поглощают сумерки, и я становлюсь самим собой, я уже и не человек, но еще и не особь из моих кошмаров. Я живу от заката до заката…